Беда - Никки Мэй

— Merde![18] — громко выругалась София, когда очередной блинчик приземлился на пол.

— Houp-là![19] — воскликнул Дидье, взъерошив дочери волосы, и пролил масло на конфорку.

Он поощрял общение на французском — это была его очередная тупая идея.

— Она наполовину француженка, поэтому ей нужно говорить на родном языке, — заявил Дидье. — В этом возрасте мозг все впитывает как губка.

«Да, губка, которая блестяще впитывает нецензурные слова», — подумала Бу.

— Попроси Ронке принести нам еды, — собираясь уходить, сказал муж. С таким видом, словно ему пришла в голову еще одна шикарная идея. — Она не будет против. Я хочу джолоф с говядиной. Он вкусный, такой острый!

— А где тетя Ронке? Когда она придет? — закричала София.

«Ну спасибо, Дидье!» — уныло подумала Бу. Теперь придется весь оставшийся день повторять одно и то же: «Нет, София, тетя Ронке не придет раньше четырех». И снова: «Нет, София, еще нет четырех долбаных часов». Конечно, слово на букву «д» она опустит. Пусть мозг Софии впитывает только французские ругательства. Да и Бу вслух не выражалась.

Возможно, она повела себя мерзко, когда скинула его бумажник за комод. Но это дело принципа! Почему только ее планы можно поменять? Когда это они с Дидье перестали быть равноправными партнерами? И почему муж всегда такой, черт возьми, спокойный и улыбчивый? Даже когда торопится и никак не может найти свой бумажник. И даже когда она пытается довести дело до ссоры.

Как только муж ушел, София выразила негодование по-французски. Этому ее тоже научил Дидье. Она наклонила голову вправо, поджала губы, подняла брови и драматично вскинула руки. Этим жестом она как бы говорила: «Ну и стерва ты, мама!» Только с французским акцентом. Бу ее не винила.

«Почему я постоянно злюсь?» — спрашивала она себя. В университете Сими называла ее пай-девочкой, потому что Бу никогда не материлась. Но последние несколько месяцев в ее мыслях через слово проскакивали ругательства. Как скоро они закапают из ее рта, словно яд, прямо во впитывающий как губка мозг Софии? Ребенка, который говорит merde, называют акселератом. А если сказал «сука», то он сразу быдло.

Бу посмотрела на дочь, которая сидела на полу со скрещенными ногами и играла в «Кэнди Краш» на айпаде Дидье.

— Рыбки! Плавать! — верещала она, колотя по экрану.

— Еще полчасика — и пойдем, — сказала Бу, взяв тряпку, чтобы протереть конфорку.

— А в парк пойдем, мам?

— Конечно, милая.

— И на качели?

— Разумеется. — Буду начала соскребать корку грязи.

— И на горку?

— Ага.

— А заведем собачку, мам?

— Да.

— Коричневую, похожую на сосиску, как у Кейт?

— Перестань, мы не будем заводить собаку.

— Но ты же сказала…

— Хватит болтать! Играй в свои конфеты.

Следующие полчаса Бу занималась ненавистными ей делами. Складывала тарелки в посудомойку, загружала стиралку, что-то вытирала, что-то намывала, выбрасывала мусор. Снова вытирала…

В комнату Софии будто угодила бомба. Одевал дочь Дидье. В качестве очередного извинения и «зато смотри, какой я хороший отец». Похоже, они перемерили все, прежде чем выбрать нормальный наряд для этой мелкой оторвы. Бу сложила одежду дочери, привела обувь в нормальный вид, застелила постель, убрала кучу мягких игрушек.

Ее ребенок очень избалован, черт возьми! И это тоже вина Дидье.

Они отправились в сторону парка Каммон. Бу старалась поспевать за Софией, пока та ехала на самокате. Волшебное утро совсем не соответствовало настроению Бу. На улице тепло, небо ясное, голубое, солнце еще не вошло в зенит, но светило уже ярко. Даже трава, казалось, вся была наполнена жизнью — сочная, насыщенно-зеленая.

На Софии красовались черная кожаная куртка, красная футболка с эмблемой группы Stone Roses, белые джинсы и очки-авиаторы в серебристой оправе. Все это ей подарила Сими: она работала в сфере моды, а потому у нее огромные скидки и куча бесплатных вещей. Подруга была очень щедрой крестной — точнее, могла быть щедрой, если дело касалось ее денег, но никак не свободного времени.

Бу натянула джоггеры, старое спортивное худи и дутую жилетку, из которой вылезал пух. «Мой ребенок одет лучше меня. Я похожа на долбаную няню», — думала Бу.

— Садись, мам, — сказала София, слезая с самоката и показывая на скамейку. — Почитай пока книжку, я скоро вернусь!

— Ага, спасибо, — ответила ей Бу, саркастично поднимая свой стаканчик с флэт-уайтом[20], будто собиралась сказать тост. — Дай куртку, запаришься в ней.

— Нет! — выкрикнула дочь и самодовольно зашагала к трем мальчикам, что лазали на паутинке. Через пару минут они, околдованные обаянием Софии, играли в какую-то сложную игру, правила которой не знал никто. А малышка выкрикивала «красный» и «зеленый», то и дело победно вскидывая кулак, и громко визжала от радости.

Бу рассматривала свою маленькую девочку, чьи тоненькие руки и ноги, а также медные кудряшки источали уверенность. Как, черт возьми, они с Дидье сотворили такого самоуверенного человека? София совсем не похожа на сдержанного отца. Бу называет его флегматичным. А он говорит, что вообще-то спокоен, как буддийский монах. И дочь ничуть не похожа на мать, которая осторожничает в лучшие времена и тревожится в худшие.

Бу не любила вспоминать себя в пять лет. Она была изгоем. Ей хотелось, чтобы ее волосы были прямыми, кожа — светлой, а нос — не таким широким. Одна-единственная девочка смешанной расы в маленькой деревушке Йоркшира. Мама белая, отчим белый, сводные братья — и те белые. Как сильно она хотела вписаться хоть в одну компанию! Но все безуспешно. Безопаснее оставаться незаметной.

Когда Бу решила поменять фамилию, она была чуть старше Софии. Учитель брал школьный журнал — и начиналась каждодневная пытка.

— Бу Бабангари? — обращался к ней учитель.

— Бу Ба-ба-бам! — хихикали мальчики на задних партах.

Поэтому она спросила у мамы, можно ли ей взять фамилию отчима. У Бу имелось множество причин, по которым она не хотела оставаться Бабангари. К тому же Бу никогда не видела своего биологического отца — он бросил мать еще до рождения дочери. Да и вообще, глупое какое-то имя, неразборчивое, трудно произносится. Но это оказалось не лучшей идеей.

— Бу Уайт?

— Пф, какая она Уайт, это Бу Браун![21] — гоготали те же мальчишки.

Открыто ее никогда не травили, но заставляли чувствовать себя изгоем.