Роберт Хайнлайн - Чужак в чужой стране
Взрослые марсиане не были свободны от труда в человеческом понимании слова: они управляли планетой. Растениям нужно было объяснять, когда и где им расти; нимф — личинок, одолевших стадию обучения и выживших, — необходимо было собрать вместе, взрастить, оплодотворить; появившиеся затем яйца следовало лелеять, созерцать и побуждать правильно зреть; выполнившим свое предназначение нимфам приходилось объяснять, что им пора перестать вести себя по-детски, убеждать их перевоплотиться во взрослых. Все это необходимо было делать, но нельзя сказать, что именно это составляло «жизнь» марсиан, — точно так же, как выгуливание собаки дважды в день не есть «жизнь» человека, управляющего всепланетной корпорацией в перерывах между прогулками, — хотя существу с Арктура 111, например, именно эти прогулки могут показаться самой важной деятельностью магната, словно он — раб собаки.
И марсиане, и люди принадлежали к разумным формам жизни, но развитие их шло в совершенно разных направлениях. Все человеческое поведение, все мотивы деятельности, все страхи и надежды людей окрашивались и контролировались трагическим и необычайно прекрасным методом воспроизведения себе подобных. То же самое было верно в отношении марсиан, но в зеркальном отображении. На Марсе, как и во многих мирах галактики, существовали два основных пола, но они настолько отличались от земных, что лишь биолог назвал бы это «сексом», а психолог-землянин решительно бы заявил: нет, это не «секс». Марсианские нимфы, личинки, были женского пола, все взрослые марсиане — мужского.
Но лишь по функции, а не по психологии. На Марсе не могло существовать противопоставления мужского и женского, как то было на Земле. «Брак» как таковой не существовал. Взрослые были огромны, первым землянам они напомнили ледоколы в плавании; они были физически пассивны, но активны умственно. Нимфы — пухлые, упругие, мохнатые сферы, полные бездумной энергии. Между тем, что лежало в основе психологии марсиан и землян, параллели были невозможны.
Двуполость людей — одновременно связующая сила и двигательная энергия во всех сферах человеческой деятельности, от сонетов до уравнений ядерной реакции. Если кто-нибудь полагает, что земные психологи преувеличивают, пусть обыщет земные патентные бюро, библиотеки и галереи искусств — есть ли там творения евнухов?
Марс, устроенный иначе, чем Земля, не обратил особого внимания на «Посланника» и «Чемпиона». События произошли слишком недавно, чтобы обрести какую-то важность — если бы на Марсе выпускались газеты, им бы хватало одного выпуска в столетие. Контакт с другими разумными расами — не новость для марсиан, он бывал раньше, будет и еще. Когда минет подробное гроканье новой цивилизации, тогда (спустя земное тысячелетие или около того) настанет время действия, если понадобится.
В настоящее время важнейшим событием на Марсе считалось нечто совсем иное. Бестелесные Старейшины полурассеянно решили отослать земного птенца на третью планету, чтобы он грокнул все, что сумеет, а затем обратились к более важным делам. Незадолго до описываемых событий, примерно в эпоху Цезаря Августа, некий марсианский художник создал произведение искусства. Его можно было назвать поэмой, или музыкальным сочинением, или философским трактатом; оно представляло собой серию эмоций, следующих друг за другом в трагической необходимости. Поскольку человек сумел бы воспринять сие произведение примерно так же, как слепой от рождения мог понять, что такое закат солнца, — неважно, к какой категории приписывать данное творение. Куда существеннее было то, что художник по случайности прекратил свое телесное существование до того, как завершил шедевр.
Внезапный уход из телесной оболочки был необычным делом на Марсе. Марсианский кодекс повелевал, чтобы жизнь была завершенным целым, а физическая смерть наступала в момент, выбранный подобающим образом. Но наш художник так увлекся, что забыл вернуться в телесную оболочку после очередного отключения; когда его отсутствие заметили, тело его не годилось даже в пищу. Он же и вовсе ничего не заметил и продолжал творить уже без тела.
Марсианское искусство делилось на две категории: в одной творили взрослые, это было живое, часто новаторское, несколько примитивное искусство, тогда как старейшины обычно создавали произведения более консервативные, сложные, от них ожидали высшего пилотажа; обе категории оценивались, по по отдельности.
По каким же меркам судить данный опус? Он создавался в двух состояниях, телесном и бестелесном; окончательную форму он обрел, безусловно, благодаря Старейшине; но художник, с отчуждением от реальности, характерным для творцов всех времен и миров, не заметил перемены в своем статусе и продолжал творить так, словно все еще находился в телесной оболочке. Является ли это новым видом искусства? Удастся ли создать подобные шедевры, если и другие художники выйдут из телесной оболочки в процессе работы? Старейшины обсуждали увлекательные перспективы, веками пребывая в состоянии задумчивого отключения, а все марсиане, еще находившиеся в телесных оболочках, с нетерпением ожидали вердикта.
Вопрос представлял тем больший интерес, что (в земном понимании) искусство их было религиозно и крайне эмоционально: оно описывало контакт между марсианами и народом пятой планеты, событие, случившееся весьма, давно, но для марсиан оно все еще представляло живой интерес — в том же смысле, в каком единственная в своем роде смерть на кресте остается важной для землян вот уже два тысячелетия. Марсиане встретились с жителями пятой планеты, полностью грокнули их и предприняли необходимые действия; от планеты остались лишь обломки астероидов, но марсиане продолжали лелеять и восхвалять народ, который уничтожили. Новое творение искусства и было попыткой грокнуть пережитое во всей его великолепной сложности, в одном-единственном и едином опусе. Но прежде, чем оценить, следовало грокнуть, как оценивать.
Прекрасная проблема.
Валентин Майкл Смит, находившийся на третьей планете, вовсе не думал об этой животрепещущей проблеме, он даже не слышал о ней. И его марсианский хранитель, и братья хранителя по воде не смущали его тем, чего он не в состоянии был понять. Смит знал о разрушении пятой планеты — так любой школьник знает о Трое и плимутроке, но на него не воздействовало искусство, которое он не способен был грокнуть. Образование он получил уникальное, несравнимо большее, чем его братья по гнезду, но и несравненно меньшее, чем любой взрослый; и хранитель, и советники хранителя ненадолго заинтересовались им, желая узнать, много ли сможет освоить чужак, попавший в их гнездо. Результат позволил им изучить человечество куда глубже, чем сама людская раса познала себя, потому что Смит с готовностью грокал то, что еще никогда не учил ни один человек.