Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич

– Да? – спросил я. – А я думал, наоборот…

– В тупике, – подтвердил брат.

– А я слышал, что там прорывы… Что уже почти…

– Триста лет уже почти!

Брат не удержался и стал объяснять. До дома оставалось около часа. Я слушал про коллапс, и прогресс, и фантомов, и глядел вниз, на камни, зелень и воду. Я не очень интересовался проблемами синхронной физики, смотрел, как все, «Бездну», что-то помнил из школьного курса… не очень хорошо помнил. С бабушкой в «Получок» играл… и дедушка… он сделал ножик, вырезал на нем свои инициалы и утопил в Антарктиде…

– Ты понимаешь?!

Я оторвался от проплывающего пейзажа.

– Да, – сказал я. – Все понятно.

– Что же тебе понятно? – спросил отец.

– Тупик и кризис… Заседание Большого Жюри связано с тупиком… Синхронные физики неоправданно создавали гигантские фантомы…

Брат хрустнул пальцами. Внизу остров, на нем черная смородина, наверняка.

– Ян, это важно, очень важно, – сказал отец. – Скорее всего, Большое Жюри будет решать вопрос о заморозке исследований в этой области.

– Хорошо…

– Ты что, нарочно?! – крикнул брат.

Я вздрогнул.

– Вы же сами про тупик сказали… Про фантомы.

Отец сощурился, брат сложил руки на груди.

– Давайте держать себя в руках, – попросил отец. – Это серьезнейший вопрос, не хватало нам еще склоки… В конце концов, вы не дети…

Черную смородину надо протирать с сахаром, а потом пропускать через пресс, получается желе, мы так каждую осень две бочки заготавливаем, у меня хорошая работа.

– От решения, которое вынесет Большое Жюри, без преувеличения зависит будущее. Будущее синхронной физики, будущее человечества. Это не громкие слова, это… Это не громкие слова…

Это действительно так. Судя по всему, Мировой Совет в шаге от того, чтобы признать синхронную физику тупиковой ветвью развития физики пространства. Такое признание станет серьезным шоком, и дело тут не в ресурсах, человеческих, материальных или иных, опасность заключается в том, что за последние столетия никакой альтернативы синхронной физике предложено не было. Приостановка исследований потока Юнга – это фактически отказ от идеи экспансии, от идеи преодоления пространства, собственно, от той идеи, что вела и держала нас на протяжении всей истории. Мы будем вынуждены смириться с ограниченностью наших возможностей, смириться с тем, что ответы на главные вопросы не будут получены. Сможем ли мы принять поражение, сможем ли оправдать бессилье, как это повлияет на судьбу человеческой расы…

Отец странно говорил. Со мной он говорит терпеливо, взвешенно, с братом легко и шутливо, с мамой нежно, а сейчас он говорил будто с посторонним, словно в кокпите присутствовал кто-то еще, за спиной…

– Не понимает, – прошептал брат. – Он действительно не понимает…

У моего брата хорошая работа. Сиди на дне, погружайся в пещеры, лови зубастых рыб и придумывай им названия, а когда всех переловишь, можно перебраться на Селесту, там морей полно, ныряй себе, лови, сравнивай их с земными, составляй атлас различий.

– Ладно, я не очень… не очень понимаю… Что вы от меня хотите?

Брат возмущенно прищелкнул языком.

– Мы хотим от тебя взрослого отношения. Ответственности и понимания.

Сказал отец.

Брат промолчал.

– Хорошо, – согласился я. – Я никуда не полечу.

«Тощий Дрозд»

В тиши глухих пещер и хладных темных вод

Увидят те, кто мимо

Пройдет, всё, что осталось

От нас. Но лавр весною новой

Зацветет.

Повторите, пожалуйста.

Все говорили, что надо увидеть сову, но в свою первую смерть я видел лишь темноту. Вернее, ничего не видел. Я умер, я воскрес. Несколько секунд после тьмы чувствовал на переносице холод. Однажды брат так пошутил – я уснул, а он принес сосульку и положил мне на лоб. И мне сразу же стали сниться сугробы, льдины и другие холода. А в первую смерть ничего, только в ушах потом чесалось. Я повторил, пещеры воды, лавр, воды… еще что-то… цветы зацветут…

– Уважаемые пассажиры, VDM-фаза завершена, приятного пробуждения!

Я воскрес и открыл глаза.

Не все хорошо переносят первую эвтаназию, преодоление барьера Хойла, прыжок, последующую реанимацию, говорят, что некоторые вовсе не возвращаются из первой смерти, так в ней и остаются. Я в это не верю, я умер и воскрес через шесть минут и пятьдесят световых лет, были сухи и скорбны листы, были сжаты и смяты листы, за огнем отгоревшего, повторите, пожалуйста.

Тест.

Я повторил. Один раз запнулся, в пределах.

Стазис-капсула успела демонтироваться, надо мной был низкий потолок каюты, под потолком покачивала крыльями деревянная утка счастья. Вырезанная из северной яблони, или из липы, или лиственницы, нос этой утки всегда смотрит на Землю.

– Пожалуйста, задержите дыхание.

Я задержал дыхание, две минуты.

Тест.

Я могу на пять, если что, а если плыть, то на три.

– Сатурация в норме.

Я вдохнул. Сейчас утка смотрела в сторону двери каюты. Глаза у утки круглые и выпуклые. Похожа на утконоса с крыльями.

– «Тощий дрозд» прибыл в точку промежуточного финиша, первый вектор завершен. Рекомендуем не пренебрегать медицинскими процедурами и не совершать резких движений, примите электролит.

Я выбрался из капсулы и обнаружил, что левая нога слегка подрагивает, наверное, процедурами действительно не стоит пренебрегать… да и электролитом… пить охота…

Я вскрыл банку с электролитом, выпил. На вкус как соленая вода.

– Первый прием пищи не раньше чем через два часа…

«Тощий дрозд», голос капризный, считается, это отвлекает пассажиров от мыслей о смерти.

Рассказывали, что в первый раз может что-нибудь омертветь – кончики пальцев, щеки, уши, у некоторых немеют веки, или на теле появляются нечувствительные пятна, смерть оставляет метку, отпечаток ладони. Hexekuss, тавро Хойла.

Рассказывали про свет. Что некоторые после смерти видят свет, яркий, после пробуждения еще несколько секунд он сияет в глазах. Свет, после которого мир кажется серым, картонным, ненастоящим.

Говорили про голос, прекрасный настолько, что его хочется слушать вечно и возвращаться нет сил.

Отец рассказал мне про свою первую смерть. Он, будучи аспирантом, шел на «Сиплой» к Сердцу Карла и именно тогда первый раз перенес VDM-фазу. После воскрешения его преследовало острое ощущение отделения от тела и от окружающей реальности, затихавшее несколько дней, каждое движение сопровождалось нейроэхом, стены каюты покачивались и расплывались, коридоры мучительно двоились. Это затихало несколько недель.

Техника эвтаназии с тех времен заметно усовершенствовалась – я никакого отделения не чувствовал, стены оставались недвижимы, ни света, ни голосов, и ничего вроде не омертвело. Нога немного. А зуд в ушах прекратился, и почти сразу заглянул доктор с блокнотом и портативным медсканером, поинтересовался, не чувствую ли я запах хвои.

А брат…

Брат про свой первый вектор не рассказывал вовсе.

Доктор Уэзерс, бортовой медик, лет шестидесяти, хотя кто его знает, пространство влияет на людей, на каждого по-своему.

– Я не чувствую запаха хвои, – ответил я.

– А у меня в первый раз был можжевельник, – ностальгически признался доктор и навел на меня сканер. – Знаешь, на Валдае есть можжевеловые рощи, в жаркий полдень, когда на ягодах закипает сахар, воздух наполняется ароматом, от которого слезятся глаза…