Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир
Голову пробило молнией. Инстинкт велел оттолкнуть ее, оторваться от Харроу, от ощущения нарастающего давления, от пустоты, как будто высасывали кровь. Перед глазами танцевали яркие огни. Она упала на бок и неожиданно увидела Дульсинею, положила голову на ее тощее бедро, очки свалились и упали на нижнюю ступеньку. Харроу шла вперед, будто против сильного ветра, в вихре черных крошек – и тут у Гидеон изо рта и носа потекла фонтаном кровь, перед глазами стало серо, воздух застрял в горле.
– Нет, – сказала Дульсинея, – нет-нет-нет. Оставайся в сознании.
Гидеон булькнула что-то в ответ. Сказать она ничего не могла, в том числе и потому, что кровь бодро лилась из всех отверстий на лице. Потом вдруг перестала: она засохла, покорежилась, все пересохло во рту. Боль спустилась к сердцу и пощекотала его, заставляя двигаться левую руку и пальцы на ней, левую ногу и ступню. Это была уже не боль. Казалось, будто кто-то пьет Гидеон сквозь огромную соломинку. Сквозь дымку она видела уходящую Харрохак: ее уже не окружали черные пылинки, а лишь обливал яркий желтый свет, который моргал и кусал ее пятки и плечи. Из глаз Гидеон брызнули непрошеные слезы – и тут же ушли. Все стало серым и золотым, а потом просто серым.
– Ох, Гидеон, – говорил кто-то, – бедная девочка.
Боль спустилась в правое бедро, потом в правую стопу, побежала по позвоночнику разрядами. Желудок скрутили рвотные позывы. Давление не уходило, Харроу все давила и давила, и Гидеон чувствовала, что если начнет сопротивляться, если просто возьмет и откажется, то все уйдет. Хотелось очень. Эта была уже такая боль, когда сознание уходит, оставляя только животные инстинкты: вопить как идиотка, дергаться, трястись и стонать. Отбросить Харроу или отрубиться, лишь бы стало легче. Если и было какое-то чувство, которое помогло бы ей удерживать связь, оно уже ушло. Гидеон поражалась, как сильно ей хотелось стряхнуть это все, свернуться в углу и орать. Орала ли она? О черт, как она орала.
– Все хорошо, – говорил кто-то, перекрывая шум, – ты в порядке. Гидеон, Гидеон, ты такая юная, не сдавайся, не предавай себя. Ты знаешь, это того не стоит, ничто этого не стоит, вообще ничто. Это жестоко. Это очень жестоко. Ты такая юная и сильная… и живая. Гидеон, все хорошо… помни это и не давай никому так поступить с собой еще раз. Прости. Мы хотим слишком многого. Прости.
Потом она припомнила каждое слово, громкое и четкое. Ей вытирали лоб и лицо, но она не чувствовала прикосновений. Она утратила контроль над конечностями, они дергались сами по себе, превратившись в пучки нервов и паники. Ее гладили по волосам, очень нежно, ей не хотелось этого, но она боялась, что ее отпустят, она укатится в поле и растворится. Она цеплялась за звук голоса, чтобы не сойти с ума.
– Она уже добралась, – сказал голос, – она берет коробку. Ты видишь, в чем там подвох, Преподобная дочь? Там должен быть подвох. Гидеон, я собираюсь зажать тебе рот. Ей нужно подумать. – Ладонь легла на рот, и Гидеон впилась в нее зубами, – Ну ты и хищница. Вот и она… может, они думали, что, если ее легко будет достать, заканчивать демонстрацию придется другими способами. Она должна быть защищена от дурака, Гидеон… я знаю. Жаль, я не там. Вот бы мне туда. Она открывает коробку… как же… Да, получилось! Я боялась, что она сломает ключ.
Гидеон, прижатая к тощему бедру, могла только орать, булькать и блевать, но тонкая рука заставляла ее молчать.
– Хорошая девочка, – говорил голос, – хорошая. У нее получилось, Гидеон! А у меня есть ты. Гидеон с золотыми глазами… прости. Это моя вина. Извини. Останься со мной, – торопливо велел голос, – останься.
Гидеон вдруг поняла, что очень замерзла. Что-то изменилось. Дышать становилось все труднее.
– Она упала, – сказал голос где-то вдали, и Гидеон рванулась – не от связи, а глубже в ней. Боль была такой, что она побоялась описаться, но холод ушел.
– Она встала. Гидеон, Гидеон, она встала. Еще немного. Дорогая, все будет хорошо. Бедная девочка.
Теперь Гидеон стало страшно. Тело обмякло, как бывает перед обмороком, и очень трудно было оставаться в сознании. Паламед посчитал, что до смерти пройдет три секунды. Если Харроу не успеет переступить черту, все будет напрасно. Рука коснулась ее лица, рта, бровей, погладила виски. Как будто прочитав ее мысли, голос прошептал:
– Не надо. Умереть очень легко, Гидеон из Девятого дома. Нужно просто впустить смерть. И не впускать ее очень больно. Держись, детка. Не сейчас. Еще нет.
Кажется, давление в ушах ослабевало. Нежный голос говорил где-то вдали:
– Ты чудесное создание, Гидеон. Держись… держи ее. Она почти справилась. Гидеон? Открой глаза. Держись. Не уходи.
На то, чтобы открыть слипшиеся веки, ушел примерно миллион секунд. Открыв глаза, Гидеон, кажется, испугалась, что ослепла. Все цвета смешались перед ней в вереницу бледных пятен. Двигалось что-то черное – она не сразу поняла, что оно двигалось очень быстро, бежало изо всех сил. Слегка испугавшись, Гидеон осознала, что умирает. Пятна плясали перед лицом. Мир завертелся сначала в одну сторону, потом в другую, без всякой цели. Воздух не проходил в легкие. Смерть вроде мирная, но какая же хреновая.
Другой голос позвал:
– Гидеон! Гидеон!
Открыв глаза, она вдруг увидела все головокружительно четким. Харроу Нонагесимус стояла перед ней на коленях, голая, как в тот день, когда родилась. Волосы у нее стали короче на добрый дюйм, ресницы обгорели, и – и это было страшнее всего – на лице совсем не осталось краски.