Вадим Чекунов - Тираны. Страх

Не успел онемевший от такой дерзости царь протянуть руку к плети, как его конь дико всхрапнул, поднялся и заплясал на дыбах — Иван едва успел вцепиться в гриву, — опустился и тут же взметнул круп, явно норовя скинуть наездника под копыта.

— Стой, убьешь! — вскрикнул Иван Марии. — Перестань, дура!

Краем глаза он заметил, как бегут к ним со всех сторон слуги, завидя неладное.

— Стой, сучье отродье! — едва держась на коне, закричал царь.

Мария, хохоча, не унималась — царский аргамак свирепел с каждым мигом. Все тряслось и вертелось перед взором Ивана. Пальцы царя ослабили хватку, грива выскользнула из них. Вскрикнув, Иван полетел с седла.

Удар был весьма ощутимым — царь приложился всей спиной, так что небо померкло и будто колокол зазвенел в голове. Хорошо, что густая трава смягчила падение.

Мария соскочила с седла, подбежала, опережая царских людей, и склонилась над неподвижно лежавшим мужем:

— Не зашибся, муж мой, государь? Жив ли?

Найдя в себе силы, Иван сипло выдавил:

— Ты что же творишь…

Поцеловав его в лоб, Мария прошептала в ухо:

— Ты мне еще и про другие предметы все расскажешь. С отцовского Волка начнешь.

Иван выругался беззвучным шепотом и прикрыл глаза.

Обоз остановился.

Царь открыл глаза, поежился. Лес, сугробы, рваный войлок облаков да позднее зимнее солнце пустяшной монеткой прилепилось к небу.

Внизу, под холмом, у замерзшей реки, среди снегов и деревьев притаилась деревня. Зарылась поукромнее, как блоха в исподнее.

— Сосновка, как есть, — указал кнутом Малюта. — Там, где у Брюхана брательник-торгаш живет. Вон тот двор, как пить дать, его и будет, большой самый. Наторговал с крамольниками-то… Что прикажешь, государь?

Царь молча вглядывался в темные срубы. Над заснеженными кровлями плыл белесый слоистый дымок. Деревенские собаки, почуяв чужаков, подняли лай. Две бабы у длинной полыньи поставили на лед ведра и приложили ладони ко лбам.

Конь Малюты беспокойно переступил, мотнул головой и прянул ушами. Малюта уже понял, в чем причина. Осторожно глянул в сторону саней, чтобы убедиться в догадке.

Так и есть.

Правую рукавицу государь скинул и положил ладонь на вершину посоха. Лицо его побледнело. Словно в тяжелом раздумье царь поглаживал набалдашник с хищно блестящей фигуркой Волка — теперь она была четко видна. Губы Ивана сжались. Застывший взор был направлен в сторону деревеньки. Брови тяжело сошлись над переносицей, космато нависли над глазами, пряча их. Но Малюта знал — они сейчас стали точно изумруд и сапфир с царского посоха. Буйной зеленой яростью и стылой смертной синевой сквозил взор великого государя. Горе тем, на кого онпадет.

Собаки неожиданно сбились с голоса. Лай притих, перешел в скулеж. Завыла одна, следом вторая… Мелькнули испуганные бородатые лица на крыльце зажиточного дома. Бабы, позабыв о ведрах, торопливо взбирались по обледенелому откосу берега.

Царское войско замерло в ожидании.

— Дюжину послать, остальные тут подождут, — сквозь стиснутые зубы произнес наконец царь.

Больше не проронил ни слова. Лишь крепче сжал свой посох.

Но и этого было достаточно.

С полуслова понимать, чего желает государь, — обязанность слуг.

— Гойда! — молодым голосом крикнул Васька Грязной.

— Гойда! — густым ревом ответила братия.

В пляске взвихренного снега помчались по склону холма черные всадники, гикая и свистя.

Малюта по охранному долгу остался при царе.

Подъехали ближе к саням и оба Басмановых. Отец, Алексей Данилович, с непроницаемо хмурым лицом, поросшим бородой медового цвета, вглядывался вслед небольшому отряду и поглаживал рукоять сабли. Старший Басманов был крепок статью, несмотря на годы. Сидел на коне сутуловато, но весьма надежной посадкой — опытный старый воин. Сын его, Федор, хоть и унаследовал ладное сложение, зато выделялся в государевом войске голым лицом, капризным ртом и вздорным поведением. Под стать ему и конь — вертлявый жеребец-четырехлетка со злыми лиловыми глазами. Царь Иван в Федоре с недавних пор души не чаял, приблизил и обласкал своей милостью. Все остальные предпочитали держаться от такого любимчика царя подальше. Пугал опричников взгляд этого человека — липкий, наглый и опасный.

Кривя в улыбке рот, младший Басманов вертелся в седле, бросал взгляд то на отца, то на занесенные снегом крыши деревеньки.

— Будь здесь, — коротко и сухо, будто ветку надломил, приказал ему Алексей Данилович.

Федор шумно вздохнул и обиженно закатил глаза.

Малюта неодобрительно покосился на обоих. Так и норовят влезть промеж ним и государем, встрять повсюду, выказать верное служение. Алешка-то еще ладно, воевода все-таки заслуженный. А сын его… Того и гляди в царской спальне свои порядки заведет.

Старший Басманов, на правах приближенного, почтительно склонился с коня к царю.

— Справятся ли, государь?

Иван не удостоил его ответом. Бледный, с крепко сжатыми губами, царь застыл в санях угрюмой темной глыбой. Лишь рука подрагивала на вершине посоха.

Малюта едва заметно усмехнулся. «А не лезь, не суйся понапрасну. Царю виднее, какие приказы отдавать».

Басманов распрямился и цепко глянул в сторону соперника.

Но Малюте уже было не до того. Замерев в седле, он жадно вглядывался в происходящее внизу.

Всадники подлетели к ближайшему двору. С хриплым лаем выскочили из-под ворот собаки, заметались, преодолевая страх. Пытаясь ухватить конские ноги, подскакивали вплотную, но тут же отбегали, приседали на лапы и скалили клыки. Тут же одну из псин поднял на пику ближайший всадник, перекинул обратно за изгородь. Других вмиг потоптали конями и покололи. Грязной, по-татарски свесившись с седла, изловчился и рубанул лохматого черного пса, снес ему кудлатую башку. Через миг спрыгнул с коня, подхватил со снега собачью голову, хохоча, повернул оскаленную ее морду к запертым воротам и, кривляясь, пролаял:

— Гав, гав, гав! Дай поесть, хозяюшко!

Ворота уже ломали, били топорами, не дожидаясь. Щепились добротные доски. Мелькало темное железо, звенело, вонзалось, рушило преграды.

— Гойда! — зычный крик дюжего бородача Субботы Осорьина сквозь треск и шум.

Ворвались во двор, пробежали мимо приколотого пса, заскочили на добротное крыльцо и вышибли одним махом двери. Сквозь длинные сенцы — внутрь, в широкую избу. Там, под божницей у стола, замерли, перекошенные страхом, хозяин с женой и тройкой ребятишек. Младшего, сосунка еще, баба прижимала к себе, двое постарше прятались за нее. Хозяин, коренастый мужик в серой холщовой рубахе, завидя опричников, обомлел и упал им в ноги, заголосил неожиданно высоким голосом: