Вадим Чекунов - Тираны. Страх

— Родимчики мои! Не погубите только! Нет у нас ни умысла злого, ни какого другого преступления…

— Ты Никитка Брюхан будешь, Илюшкин брательник? — перебил его Грязной, подойдя ближе. Псиную голову он поставил на чистый пустой стол, мертвыми глазами оборотил на хозяев. Сам же взглянул на иконы в божнице, снял с головы скуфейку, перекрестился.

Хозяин, краем глаза заметив это, осмелел, подполз к Васькиным сапогам.

— Я буду это, голубчики хорошие… Да разве вина на мне есть какая… Мы люди торговые да честные! Гостям любым рады, а уж царским-то людям…

Договорить Никитка не успел.

По знаку Грязного подскочили сподручные, Федко и Петруша. Пнули несколько раз по лицу и бокам, подхватили под руки, потащили к двери. Хозяйка лишь успела коротко вскрикнуть, перед тем как приколол ее ножом Василий. Осела на пол, все еще сжимая в руках запеленатого ребенка. Старшие дети, держась за ее рубаху, громко заплакали. Кричал и младенец.

— Омелька, подь сюды! — крикнул Грязной.

К нему, тяжело ступая, подошел огромный, медведеобразный Омельян Иванов.

— Отделай приплод, без остатка! — приказал Грязной, прихватил со стола собачью голову и направился к выходу.

Тем временем над деревней, еще недавно дремавшей в зимней тишине, летели крики, стоны, плач. Несколько домов уже подожгли. Разгорался, трещал и клубился вдоль улицы пожар.

Со всех дворов согнали мужичков да стариков. От слуг царевых никто не скроется, всех сыщут. Выставили в снег на колени, в два ряда, чтобы было возможно пройтись между рядами двум пешим. Баб же с детишками и старухами сгрудили на берегу, неподалеку от темной полыньи. Плыли над замерзшей белой рекой пар от воды и бабий вой вперемешку с детским плачем.

Опричники, затылками чуя государев взгляд сверху, из обоза, времени не теряли.

Первым решили отделать Никитку Брюханова, как главного виновника.

— Ты, стало быть, родня ослушника, нарушителя указа государева? — склонился над брошенным возле остального мужичья Никиткой высокий, ладный фигурой опричник Тимофей Багаев.

Никитка, задыхаясь, глотал морозный воздух:

— Голубчики, голубчики мои родные… Ежли что натворил Илюшка, так он обещался приехать… Ни сном я, ни духом ведь… Вот он уже скоро будет… С него и спрос держите…

Крепкое лицо Тимофея было бесстрастно:

— И тебе будет. Скидывай с него одежку!

Сильные руки сорвали с Никитки рубаху, портки.

Плача и трясясь всем телом, мужик попытался ухватиться за сапоги Тимофея, но тот без раздумий махнул саблей и отступил, чтобы не запачкаться.

Пронзительно крича, Никитка принялся перекатываться в снегу, тыча вверх обрубленную по запястье руку. Белыми осколками торчала в разрубе кость, заливалась кровью. От раны шел пар.

— Уд срамной ему отсеки! — со смешком подали совет обступившие место казни сотоварищи Тимофея. — Ишь как верещит, точно заяц!

Стоявшее на коленях мужичье в ужасе склонилось, чтобы не видеть.

— Плетей ему лучше всыпать! — подал голос Егорка Жигулин.

Опричники оживились:

— А и верно малец говорит! Дать по полной ему! Шелепугами его отходим, за милую душу!

Множество рук потянулись к заткнутым за пояс плетям и нагайкам.

Никитка, не переставая кричать, пытался отползти. Цеплялся целой рукой за снег и помогал себе локтем искалеченной. За ним следом тянулась алая полоса.

Вжикнули в воздухе сыромятные ремни, разодрали кожу Никитки, и он замер, осекся, задохнулся криком. Захрипел, поджав ноги. По работе опричников было видно — дело им знакомое, привычное. Чтобы не мешать друг другу, с двух сторон лупили нещадно несколько раз и отступали, освобождая место другим.

Грязной, помахивая в воздухе собачьей головой, как поп кадилом, кричал:

— Гойда-а-а!

Когда спина Никитки стал похожа на месиво из давленной вишни — он затих. Опричники, шумно дыша, остановились.

— Руби ему башку! А то эти заждались! — кивнул Грязной на ряды мужичья.

Над Никиткой снова склонился Тимофей Багаев, огляделся деловито.

— Омельянушка, ну-ка, поди подай вон то бревнушко! — нарочито ласково обратился он к замершему рядом великану. — Вон тот столбик от ворот принеси-ка нам.

Омелька развернулся всем телом, чтобы глянуть, куда указывал Тимофей. Урча что-то в бороду, прокосолапил к разбитым воротам Никиткиного дома и ухватился за обтесанное дерево. Растопырил ноги — каждая толщиной поболе столба.

— Не сдюжит, — предположил Грязной, поглаживая шерсть на собачьей голове. — Земля от мороза как камень.

Тимофей прищурился:

— Омельян и не такое выворачивал.

Высоченная подпора, обхваченная огромными лапищами опричника, покачнулась. Омельян покраснел от натуги, дернул сильнее. Зарычал по-звериному, потянул на себя и выворотил столб вместе с кучей мерзлой земли. Обернулся, довольный, скаля крупные зубы и сверкая глазами. Кровля ворот, оставшись без опоры, покосилась, затрещала и рухнула, гулко стукнув Омельку по темечку. От удара от кровли отлетели полицы, сломались пополам. Омельян удивленно замер. Потрогал невредимую голову и обронил свое излюбленное:

— Ишь ты…

Опричники загоготали, будто позабыв, для чего они ворвались в деревню.

— Ну, буде! — прикрикнул Грязной. — Дел полно!

Омелька подхватил выдранный столб и поднес его, сбросил возле Тимофея.

— Благодарствую, Омелюшка! — шутливо склонил голову Тимофей, затем подцепил забитого до беспамятства Никитку за волосы и подтянул к бревну. Примостил поудобнее голову, вытащил топорик и деловито оттюкал голову от туловища.

Васька Грязной тут же подскочил, схватил ее свободной рукой, потряс перед собачьей башкой в другой руке:

— Узнаете ли друг дружку?

Остекленевшие глаза глядели друг в друга.

Дурачась, будто выбирая товар, Васька покачал в руках, точно на весах взвешивая, обе головы. Рассмеявшись, выбрал песью, а ненужную — Никитки — швырнул за спину, угодив в склоненную спину одного из мужичков.

— Ну что, Федко, — окликнул Суббота Осорьин товарища, скинув короткий тулуп и поигрывая топориком. — Поиграем чутка? Чья-то возьмет на этот раз?

Федко Воейков, кривоногий рябой детина, усмехнулся черной пастью, сплюнул в снег.

— Да где уж тебе угнаться за мной… Проиграешься ведь опять.

— Ну это еще мы глянем! — хищно оскалился Суббота, перекидывая из руки в руку оружие.

Опричники столпились вокруг, оживленно переговариваясь:

— На сей раз Воейка не сдюжит!

— Да куда там Субботе, проворности нет у него!