И Намор - В третью стражу [СИ]
— Да... Бругстраат... бруг – это мост, ведь так?
— Да, по-голландски это мост. — Подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.
"На карте ищет..."
— Почему вы запомнили именно эту улицу? — А это снова Паша-капитан.
— П... потому что... Вы мне не верите?! Вы!!! Вы...
- Прекратите истерику! — Властно, как хлесткой пощечиной... Штейнбрюк...
"Мразь!"
— Итак? — Паша-инквизитор.
— Там была улица Бругстраат, и... Мост. Я подумала, это значит "Мостовая". И еще... я запомнила кондитерскую. Проходила мимо... открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе...,. Я хочу пить!
— Высокий, похож на немца. — Говорит Штейнбрюк.
— Я хочу пить!
— Высокий, похож на немца. — Равнодушно повторяет Штейнбрюк.
"Не сдавайся! "В Париже..." В Париже Эйфелева башня и... танго. В Париже..."
— Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!
— Высокий...
— Воды!
— Похож на немца.
— Во... Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец... Воды?
— Волосы? — Слева, от окна.
— Дайте воды! Темно-русые.
— Может быть, каштановые? — гад из-за спины.
"Ну, ничего сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!"
— Я хочу пить.
— Вы не ответили на вопрос.
"Мразь троцкистская!"
— Нет, не каштановые. — Она сглатывает, но и слюны нет. — Темно-русые, волнистые... немного.... Подстрижен коротко... Дайте пить... — глас вопиющего в пустыне – безнадежно, ясно – не дадут. А комната уже не вращается – плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется...
— Он был без шляпы?
— Ч...то?
— Он был без шляпы? — Пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.
"Чудище стозевно, многолико... Но... Но в Париже... ОН... И танго... В Париже..."
— Нет, — трясет она головой. — Нет... Он был в шляпе... но когда мы зашли в кафе... В кафе... в кафе...
— Вы зашли в кафе, и он...
— Он ее снял.
— И вы увидели его прическу?
— Да.
— Где расположено это кафе?
— Не помню.
— Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?
"Боже мой! Мой... мой... Голова... Вопросы, вопросы... тридцать тысяч одних только вопросов... Гоголь... Не помню, не знаю, где-то, как-то... Ну, чего вы все от меня хотите?!"
А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и с тела. И кофе, и закурить. И... Да, и водка сейчас бы не помешала.
"Стакан!"
"Ты выпьешь стакан водки?" — Ужасается Жаннет.
"Выпью..."
"А два?"
"А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?"
"Мон шери! Расскажи им это... по-французски!"
— Почему вы смеетесь?
— Я? Я хочу пить. Можно мне воды? — Спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.
— Позже. — Холодно останавливает ее Штейнбрюк. — Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить...
"Баст... О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина... Фашист! Но да, красавец."
— Я хочу пить! — Повторяет она после каждого очередного пассажа. — Вы слышите, я... хо... хочу... пить! Высокий, широкоплечий... Нет, не вата... Знаю. Женщины это видят.
"Отвлеки их, переключи..."
— Вот вы тощий. И плечи... узкие. А у Паши задница, как у бабы... А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!
— А я хочу знать, почему вы нам лжете! — Кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша... Вот его она уела, таки уела! — Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие...
— Что случилось во время посещения Гааги? — слева.
— Что вам сказал резидент? — справа.
— На кого ты работаешь? — из-за плеча, перейдя на "ты".
"Но...
В танго, в парижском танго,
Я подарю вам сердце в танго,
А ночь синяя, и сладкое вино..."
* * *Прессовали долго – 26 часов – плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, — немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой...
А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая и в совершенно другой тональности.
Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк – по чуть-чуть, для настроения – и папиросы "Казбек". И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот "голос", что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине – молодому еще, но с седыми висками.
— Надеюсь вы все понимаете. — Снова на "вы" — Это он? — Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них был вполне узнаваем.
"Вполне..."
— Да, конечно. Да, это он. — Сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.
"Он ее, что все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша... Казбек."
— Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же ... Но главное... Впрочем, посмотрите на этот снимок. — И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонную паспарту. — Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?
Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.
— Ой! — Вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица. — Это же Рэм? А это Геббельс... Ох!
Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рэм, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.
— Он?
— Да. — Выдохнула Татьяна.
— Себастиан фон Шаунбург. — Прокомментировал фотографию Штейнбрюк. — Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии... и сотрудник Гестапо.