Стивен Кинг - 11.22.63

— Аннетта Фууниджелло, — ответила она. — Она самая красивая из Мышкетеров[234].

— Ты тоже красотка, — похвалил я ее. — Ну, что надо сказать?

Девочка посмотрела растерянно, и отец, наклонившись, что-то шепнул ей на ушко. Она просияла улыбкой:

— А ну-ка лакомство!

— Правильно, — похвалил я. — Но без каверз сегодня, согласна? — Себе я зарезервировал ту, которую надеялся выкинуть этим вечером мужчине с молотком.

Я полез рукой в свою сумку (пришлось отодвинуть револьвер), достал «Пейдей» и протянул малышке. Она раскрыла свою сумку, и я бросил батончик туда. Я был простым уличным прохожим, абсолютным незнакомцем в городе, который не так уже и давно пережил ужасные преступления, но увидел одинаковое детское доверие на лицах отца и его дочурки. Дни нашпигованных ЛСД лакомств еще лежали далеко впереди, в будущем, как и дни предостережений НЕ ПОЛЬЗУЙТЕСЬ, ЕСЛИ НАРУШЕНА УПАКОВКА.

Отец вновь что-то прошептал.

— Благодарю вас, мистер, — произнесла Аннетта Фууниджелло.

— Весьма польщен, — я подмигнул отцу. — Прекрасного вам обоим вечера.

— Хоть бы живот у нее завтра не разболелся, — сказал отец, а впрочем, с улыбкой. — Идем, тыковка.

— Я Аннетта! — возразила малышка.

— Извини, извини. Идем, Аннетта. — Он одарил меня улыбкой, коснулся своей шляпы, и они отправились дальше за добычей.

Я продолжил свой путь к № 202, не спеша. Я бы еще и насвистывал, если бы губы у меня не были такими пересохшими. На подъездной аллее я отважился на быстрый взгляд вокруг. Увидел несколько «каверзников-лакомок» на другой стороне улицы, но никто на меня не обращал ни малейшего внимания. Прекрасно. Я быстро отправился вперед. Как только оказался за домом, я вздохнул с таким глубоким облегчением, что вздох, казалось, поступил от самых моих пят. Далее я занял запланированную позицию в дальнем углу заднего двора, безопасно скрытым между гаражом и живой изгородью. Или я так считал.

Я рассматривал задний двор Даннингов. Велосипедов там уже не было. Большинство игрушек остались — детский лук и несколько стрел с наконечниками-присосками, бейсбольная бита с обмотанной изоляционной лентой рукояткой, зеленый хула-хуп — однако духовое ружье «Дейзи» исчезло. Гарри забрал его домой. Он же собирался идти с ним на «козни или лакомство» в роли Буффало Боба.

«Дал ли ему уже за это просраться» Тугга? Сказала ли уже его мать: «Бери, если хочешь, это же не настоящее ружье»? Если еще нет, то уже скоро. Их реплики уже написаны. Мой желудок скрутило, но на этот раз не из-за 24-ти часового вируса, который ходит по городу, а потому что вынырнуло осознание — тотальное, того рода, которое нутром чувствуешь, — оно явилось мне во всей своей голосракой славе. Я постиг, что все это на самом деле должно произойти. Фактически, все уже происходит. Шоу началось.

Я взглянул на часы. Мне казалось, что я оставил машину на стоянке возле церкви не меньше часа тому назад, но было лишь без четверти шесть. В доме Даннингов семья будет садиться ужинать… хотя, насколько я знаю детей, малыши будут очень возбужденными, чтобы хоть что-то съесть, а Эллен уже будет наряжена в свой костюм принцессы Летоосень Зимавесна. Она, вероятно, нарядилась в него, как только вернулась из школы домой, и будет сводить с ума мать просьбами помочь ей с боевой раскраской.

Я сел, опершись спиной на заднюю стену гаража, порылся в сумке и добыл оттуда батончик «Пейдей». Поднимая с ним руку, я подумал о бедном Джее Альфреде Пруфроке[235]. Я не очень от него отличался, хотя всего лишь не был уверен, отважусь ли съесть батончик. С другой стороны, мне многое надо сделать в следующие три с чем-то часа, а в желудке у меня шаром покати.

«На хер», — подумал я и распечатал батончик. Вкус — бесподобный — сладкий, солоноватый и тягучий. За два укуса я поглотил большую его часть. Уже приготовился запихнуть в рот остаток (и испытал удивление, почему я не догадался также положить себе в сумку сэндвич и бутылку колы), как вдруг краем левого глаза заметил движение. Я начал разворачиваться, одновременно нащупывая в сумке револьвер, но уже было поздно. Что-то холодное и острое укололо меня в левый висок.

— Достань руку из сумки.

Я сразу узнал этот голос. «Смешнее было бы разве какую-нибудь шалаву поцеловать», — добавил его владелец, когда я спросил, не знает ли он или кто-то из его друзей парня по фамилии Даннинг. Он сказал, что в Дерри полно Даннингов и вскоре я в этом убедился лично, но он тогда сразу же понял, на кого именно я охочусь, разве не так? И доказательство этого прямо передо мной.

Острие клинка впилось еще чуточку глубже, я почувствовал струйку крови у себя на левой стороне лица. Кровь была теплой в отличие от моей застывшей кожи. Почти горячей.

— Давай, кум, вытягивай. Я догадываюсь, что там внутри, и если твоя рука появится не пустой, тебе гарантирована Хэллоуиновская закуска в виде восемнадцати дюймов японской стали. Эта штука очень острая. Выйдет прямо с другой стороны твоей головы.

Я извлек руку из сумки — пустую — и обернулся, чтобы увидеть Безподтяжечника. Волосы спадали ему на уши и лоб жирной паклей. На бледном, заросшем щетиной лице плавали темные глаза. Я почувствовал досаду такую мощную, что ее можно было считать почти отчаянием. Почти…тем не менее, не совсем. «Даже если он меня убьет, — вновь подумал я. — Даже если».

— В сумке нет ничего, кроме батончиков, — проговорил я мягко. — Если желаете отведать, мистер Теркотт, вам достаточно только попросить. Я вам дам.

Он выхватил сумку, раньше, чем я успел ее коснуться. Сделал это рукой свободной от клинка, который оказался штыком. Не знаю, на самом ли деле тот был японским, или нет, но то, как он блестел в вянущем сумраке, склоняло меня к тому, чтобы согласиться, что этот штык действительно чрезвычайно острый.

Он порылся в сумке и достал оттуда мой «полицейский специальный» револьвер.

— Ничего, кроме батончиков, говоришь? Это мне что-то мало напоминает батончик, мистер Эмберсон.

— Мне это нужно.

— А как же, и людям в аду нужна вода, но кто же им даст.

— Тише, пожалуйста, — попросил я.

Он засунул мой револьвер себе за пояс — именно так, как я сам хотел это сделать, когда продерусь через живую изгородь во двор Даннингов, — и тогда ткнул штыком, чуть ли мне не в глаза. Понадобилось немало воли, чтобы не отпрянуть назад.

— Не приказывай, что мне дел…

Он вздрогнул. Потер себе сначала живот, потом грудь, а потом щетинистую колонну шеи так, будто что-то там застряло. Я услышал, как что-то хрустнуло у него в горле, когда он сглотнул.