Васильевич. Книга первая. Братик - Андрей Готлибович Шопперт

что исходила от сотен людей, набившихся в храм. Нудный малопонятный голос священника прямо над ухом ещё бесил сверх всяких сил. Нет. Этого голоса Артемий Васильевич не слышал. Воспоминания заменяли, был как-то на экскурсии в храме, где шло богослужение. Вот накладывал сейчас воспоминания на картинку. А под конец просто воздуха стало не хватать, весь кислород паства выжгла в храме. В результате княжич Юрий Васильевич сомлел и грохнулся в обморок. Так и тут не сразу подхватили и вынесли его на свежий воздух. Там пытались, не прерывая службы, в чуйства привести, по щекам хлопая и тряся, как куклу матерчатую. Если до этого к службам таким Артемий Васильевич относился почти индифферентно… Есть раз они и там народ присутствует, значит, это им нужно зачем-то. Свобода совести в государстве. Хочешь — верь. Нравится мучаться в духоте и в обморок падать — пожалуйста. Хочешь после десятка человек целовать крест или икону и заражаться холерой, чумой, сифилисом или спидом, да ради бога. Если ты идиот, то этого не исправить. Целый граф Григорий Орлов Екатерине понадобился, чтобы в Москве это целование пресечь при эпидемии чумы. А ведь люди шли заражать других и заражаться именно в храмы, и попы, сами уже заражённые, совали чумные кресты и иконы здоровым и больным. Тысячи жизней на долгогривых. Если есть АД, то эти священники должны там оказаться. При этом ведь доктора знали, как пресечь. Просто нужен карантин и нужно отделить людей друг от друга, чтобы не заражать новых. Но разве священники будут слушать докторов. Раз человек заболел, то это бог на него болезнь наслал. Нужно не лечиться, а молиться. И главное — жертвовать храму или монастырю всё имущество, зачем оно тебе на том свете⁈ В гробу нет карманов. И вообще, понимание того, что больной придёт в храм и последнее отдаст, тысячу лет подвигало церковь бороться с медициной. Только за это все священники до единого сейчас в Аду сковороды лижут. Ну и за то, что обманывали людей.

А с астрономией зачем боролись церковники? Ведь должны быть в аду священники, заставившие Галилея от Гелиоцентрической системы мира отречься. Гордыня их обуяла.

Почему не придумать религию, где благом будет прогресс, раскрытие тайн мироздания? Дудки, темные, забитые, отчаявшиеся быстрее придут в храм за призрачной помощью и принесут лжецам священникам последнее. И богатые тоже придут за деньги купить индульгенцию. Не, не, это у них у папистов. Ну, да чем строительство часовни или даже храма нагрешившим купцом от индульгенции отличается? Конечно — названием!

Так вот, если раньше Артемий Васильевич просто отмахивался от богослужений. Пусть идёт туда кто хочет или кому нужно, то теперь твёрдо решил, что нужно сделать всё, чтобы этой пытки избежать. Мазохизм — это заболевание.

Выволокли, наконец, княжича Юрия на свежий воздух и отнесли на руках потом, как глаза открыл, в Кремль назад. Не стали в собачью будку совать монахи, так отнесли. Взвалил на плечо его, как куль лёгкий, тот молодой здоровенький монах, что помогал ему одеваться, и отнёс в палату в Кремле, где и усадил недалеко от печи на широкую лавку.

Минут пять потребовалось Артемию Васильевичу, чтобы продышаться, проплакаться… А слёзы сами из глаз бежали и бежали. Не навзрыд плакал, а просто сидел, прислонившись к тёплой стене, а слёзы ручьём из глаз бегут. Ясно, что не циник престарелый Боровой слёзы лил, а несчастный глухонемой сирота, которого этими молитвами и богослужениями по десять часов день донимали. Истязали постами и молитвами. И не так уж редко с обмороками. И это вместо того, чтобы тело убогому укреплять.

Возможно, не так и страшно в храме… Ведь говорят, же если одно из чувств у человека не работает или сильно подавлено, то больше достаётся другим. Нет слуха — развилось обоняние. А обоняние со вкусом связано, ещё и мучаться придётся, глотая кашу на прогорклом масле.

Вот и сидели они у стены тёплой жалея себя, попаданец, представляя, что эту муку с молитвами ему теперь до конца жизни терпеть и глухой мальчик в очередной раз потерявший сознание от вони и отсутствия кислорода.

Сидел Боровой с закрытыми глазами и не видел, как подошёл к нему тот самый юноша с каштановыми чуть вьющимися волосами, что он принял за Великого князя Ивана Васильевича. Услышать, как тот подходит и заговаривает с ним, пытаясь утешить, Юрий не мог, а глаза закрыты. И первым как раз запах его из ступора этого вывел. Тот самый противный запах ладана. И не с царством небесным он у Артемия Васильевича ассоциировался, а со смертью. Как запах пихты с покойником. Ну, или как коньяк с клопами.

Юрий открыл глаза и увидел брата. Тот улыбнулся одобряюще, сел перед ним на колени и, обняв, прижался. Нда, Грозный, прозванный за жестокость Васильичем⁈ Боровой непроизвольно вытянул свои ручонки и обнял брата. И тепло в груди стало и даже запах ладана перестал смерть предвещать. Нет, не стал запахом надежды и веры, просто отступил.

— Брат, — попытался произнести мальчик, и как мог вложился в это действо Артемий Васильевич.

Что услышал Иван Боровой не знал, но тот резко отдёрнулся от Юрия и уставился на него округлившимися широко-распахнутыми серыми глазами.

Событие восьмое

Игра Ивану явно понравилась. Он, гримасничая, показывал младшему брату, как нужно произносить звуки.

— А! — брат широррррроко открывал рот и дышал чесноком на Артемия Васильевича.

Боровой игру поддержал. Распространённое выражение, что герою кучу роялей в начале книги выдали, тут ещё утром попаданцу казалось издевательством. Точно целых два рояля. Огромных таких. Первый чёрный Стейнвей (Steinway Sons Limited Edition) — глухота. Второй белый Бехштейн (C. Bechstein) — немота. Но это утром. А вот сейчас, когда на него десятки глаз смотрели разодетых в парчу, меха и шелка людей, заросших волосом и бородами аки медведи, Боровой начинал понимать, что это не судьба, бог, провидение, высший разум или инопланетяне над ним поиздевались, запрятав его душу или сознание в тело немощного глухонемого мальчугана. Нет, дудочки. Это в самом деле рояли. А ну как вон в братца старшего его бы сознание закинули. Язык-то сейчас совсем другой. Изучая чуть более позднюю эпоху, во время написания диссертации про Марию Нагую, последнюю жену вот этого кривляющегося братика, Артемий Васильевич перелопатил в библиотеках тонны материалов на том языке, что сейчас в ходу. Кое-что понятно, но есть целые куски текста, с которыми пришлось и к старшим товарищам обращаться и к филологам даже