Дмитрий Хван - Царь с востока

    А в Путивле тянулся за днём, всё больше холодало. Постепенно подваливало снега, что не мешало проводить учения канониров, благо недостатка в порохе и фураже для лошадей не было. Время, проведённое в монастыре до того момента, как вместе с отрядом драгун в Путивль пришёл приказ выдвигаться берегом Сейма, а затем и Десны к Чернигову, прошло недаром - всадники генерал-бригадира Рыльского и воины Вольского достигли того уровня взаимного понимания, который, несомненно, может сыграть решающую роль и на марше, и в бою.

    Пополнив обоз местными ополченцами, бригада Рыльского, пройдя заснеженными берегами Десны, несшей к Днепру свои тёмные, свинцового цвета воды, вскоре достигла лагеря русской армии. Расположившись на левом берегу Днепра, близ устья Десны, войско готовилось к переправе. Первые известия об успехах русского оружия пришли в ставку государя с северо-западного направления - гонец привёз письмо от воеводы Потёмкина. Его полк, вышедший из Себежа, приступом взял две крепости на Двине - Друю и Динабург, приведя жителей оных городов к присяге русскому государю. После чего, оставив в крепостях по сотне драгун, а также мужиков из новгородского ополчения, полк Петра Ивановича принялся преследовать бежавшего противника и подошёл к Кукейносу, занятому поляками у шведов семь лет назад. После недолгой осады, город сдался на милость победителя. В обратном письме Никита Иванович похвалил Потёмкина, пообещав наградить, а покуда приказал стоять в Кукейносе и отражать возможные попытки врага вернуть себе крепость. Кроме того, царь приказывал ласково обращаться с горожанами, не чиня им никакого зла.

    Пополнившись казачьими отрядами Богдана Хмельницкого и проводив двадцатитысячное войско наказного атамана Ивана Золотаренко, отправленного под Гомель на соединение с князем Черкасским, армия Трубецкого оставила Чернигов и подошла к Днепру. Государь Никита Иванович со свитой находился среди войска, претерпевая все трудности похода. На недавнем собрании в Чернигове, царь ознакомил гетмана и его людей с грамотой патриарха Стефана, бывшего духовного отца преставившегося Алексея Михайловича, едва ли не насильно избранного на патриаршество. В ней иерарх объявлял богоугодной и священной борьбу против католиков, попирающих православие и насильно совращающих православных христиан в преступную унию.

    - И всех вас, православных христиан, да помянет Господь Бог во царствии Своем! - звучали слова послания патриарха Стефана в палатах Троицко-Ильинского монастыря, где остановился самодержец.

    После прочтения грамоты патриарха Никита Иванович передал благословение Стефана русским и казацким воеводам, отдав приказ на занятие Киева. Вскоре были устроены наплавные переправы через реку и армия, возглавляемая государем, вошла в древний русский город, встречаемая восторженными горожанами. Из Киева между тем бежали не только поляки, коим не чинили к этому препятствий, но и небольшая часть духовенства, возглавляемая киевским митрополитом Сильвестром Коссовым, пыталась покинуть город. Однако возок митрополита был остановлен казаками и вскоре Коссов предстал перед царём и был вынужден признать не только единение Гетманщины с Русью, но и верховенство Московского Патриархата. Воеводы, тем временем, совещались со своими казацкими товарищами по поводу дальнейших действий, имея в виду армию Стефана Чернецкого и Петра Потоцкого, приближавшуюся к Киеву со стороны Винницы. Стон стоял по всей Подолии - там, где проходили польские силы, ветер разносил лишь пепел сгоревших жилищ и стыли в снегу тела - воеводы Речи Посполитой хотели утопить восстание в крови мятежного народа, заставить его склонить непокорные чубатые головы и повиноваться польской воле. Хмельницкий оценивал польские силы более чем в сорок тысяч воинов, он же предлагал Трубецкому дать врагу сражение под Киевом, надеясь на численное превосходство объединённой русско-казацкой армии перед поляками. Однако гетман, предлагая ожидать неприятеля на месте, не принимал во внимание донесения о татарских ордах, что могли уже скоро пойти к Киеву на соединение с армией Речи Поссполитой. Трубецкой же предлагал идти к Белой Церкви и ожидать противника там, чтобы не дать татарам возможности соединится с ляхами. А в Киеве Алексей Никитич предложил оставить подошедшего к днепровской переправе от Курска с тремя стрелецкими полками и десятью ротами рейтар боярина Никиту Одоевского. Государь Никита Иванович поддержал своего большого воеводу и спустя некоторое время южная армия, оставив на попечение киевских монахов своих заболевших воинов, ушла на юго-запад, постоянно пополняясь в пути местными ополченцами. У Белой Церкви авангард армии был остановлен отрядом винницкого полковника Ивана Богуна. Полковник, несколько дней сдерживавший у Винницы передовые польские силы, при подходе основного войска Потоцкого и Чарнецкого был вынужден с боями прорываться на восток. Показывая отчаянную отвагу и умелое командование, Богун, сохранив более половины численности своего отряда, отошёл к Белой Церкви, где принялся собирать разрозненные отряды охочекомонных[9].

    Воевода князь Трубецкой, предоставив на военном совете слово Ивану Богуну, с яростью настаивавшему на скорой битве с поляками, с которым согласился и Богдан Хмельницкий, упрочил своё решение дать решительный бой противнику, прежде чем татары придут на помощь полякам. Уже вскоре после совета воеводы и казацкие старшины отправились на изучение местности с целью выбора наилучших позиций для расположения полков.

    Бух! Ворота, ведущие во двор дома, в котором квартировали Ян Вольский и Христофор Рыльский, с шумным треском захлопнулись. Послышались крики всполошённой посреди ночи дворни, лошадиный храп и визг собаки, которую, верно, огрели кнутом. Подняв голову со скрещенных на поверхности стола рук, Ян быстро умылся из стоявшей рядом плошки, пытаясь сбросить дремоту. Добавив яркости еле горевшему фонарю, он повернулся лицом к двери, положив на стол револьвер.

    На улице, наконец, успокаивалась бушевавшая уже сутки метель, затих и порывистый ветер, ещё днём валивший с ног. Вольский, зевая, потянулся, оглядывая светлицу - Пахом заворочался на лавке у входа, проснувшись вслед за полковником, два стрелка из охранения храпели на полатях. Таких и из пушки не разбудишь! Послышался шум в сенях, топот каблуков и надсадный кашель. Дверь отворилась, и в жарко натопленной светлице повеяло холодом. Рыльский вернулся с военного совета поздней ночью и, сбросив на лавку заснеженную шубу и шапку, широкими шагами подошёл к печи, открыв заслонку, после чего принялся растирать ладонями закоченевшие щёки. За генерал-бригадиром в помещение вошёл и майор из штаба бригады, который, не раздеваясь, устало присел на лавку напротив вскочившего на ноги даура.