И Намор - В третью стражу [СИ]

    Олег закурил и пошел пешком в сторону вокзала. Теперь, несмотря на планы, с которыми он сюда приехал утром, ему было очевидно, — сегодня, да, вероятно, и завтра – никуда он из Праги не уедет. И куда отправится из Праги потом – если вообще отправится – тоже не ясно, потому как в большой степени это зависело теперь от Тани. Поймет ли она его? Захочет ли быть вместе? А если она и там его не... Ну, то есть, могло же случиться, что он ошибался, полагая, что она к нему неравнодушна? Разумеется, могло. Однако все это было связано с более отдаленным будущим. А сейчас его ожидала встреча с Жаннет Буссе и, следовательно, до встречи Олегу предстояло еще забрать из камеры хранения свой саквояж и снять номер в гостинице поближе к центру. Или, напротив, не пороть горячку и не бежать впереди паровоза, а оставить все, как есть. Потребуется, так подскочить на вокзал за вещами всегда успеется, и номер в нынешней Праге снять не проблема. Хоть днем, хоть вечером, хоть посредине ночи, если пришла вдруг в голову такая блажь.

    — У тебя красивое лицо, — сказал Олег. — Я смотрю и не могу насмотреться. Знаешь что? Ты произведение искусства.

    — Отправишь меня в музей? — спросила в ответ Таня.

    — Нет, — покачал он головой. — Ты не создана для музея.

    — А для чего мы созданы, и здесь?.. — Сказала тихо, но в тихом ее голосе было столько страсти, столько жизни и чувственности, что у Ицковича голова пошла кругом. Однако не настолько пока, чтобы прекратить говорить.

    — Красивые женщины невидимы, — повторил он вслух чью-то разумную мысль. — Красота отвлекает нас от личности, и мы не замечаем в них человека.

    — По-моему, ты разводишь меня на 'у койку', — улыбнулась вдруг порозовевшая Татьяна.

    — По-моему, мы знакомы достаточно давно, чтобы ты меня в этом перестала, наконец, подозревать..., — улыбнулся в ответ Олег, — ну, так: проверяю...

    — А я бы..., — она с лукавинкой посмотрела ему в глаза. — Нет...

    — Ничего не могу... — добавила через мгновение.

    — У тебя кто-то...

    — Нет... Да... у Жаннет,.. есть, нет, — не важно. Я уезжаю. — Она поколебалась, явно не зная, стоит ли об этом говорить, но все-таки решилась. — Завтра утром я должна быть в Вене, а в обед – в Зальцбурге.

    — А я поеду с тобой!

    — А ты можешь? — удивилась Таня.

    — Мои вещи в железнодорожной камере хранения, — обтекаемо ответил Олег.

    — Олег, — сейчас Татьяна говорила совсем тихо. — Я ведь не просто так тут...

    — Так и я не просто так, — усмехнулся Ицкович, сообразив, куда пришел их разговор. — Это будет очень неприлично с моей стороны, если я спрошу, на кого ты работаешь?

    — На Урицкого[67], — после короткой паузы ответила Таня. — А ты?

    — На Гейдриха[68].

    — Ты?! — чуть не крикнула в ужасе Таня.

    — Я, — спокойно кивнул Олег. — Вот такая ирония судьбы...

    — Ты каким поездом едешь? — Спросил он, закурив для разнообразия сигару.

    — Полуночным.

    — Великолепно, — улыбнулся довольный жизнью Ицкович и остановился на мгновение, залюбовавшись игрой света в ее глазах, ставших вдруг ультрамариновыми. — И вещи, надо полагать, собраны и уже на вокзале?

    — Да, — шепнула она, снова розовея под его взглядом. — Чего ты так смотришь?

    — Я же тебе уже объяснил... Но Златовлаской тебе лучше, хотя брюнетка тоже шикарная!

    — Маньяк! Я крашенная. — Хихикнула она и потянулась к рюмке.

    — Ты здесь женат? — спросила, сделав глоток.

    — Не я! — Олег в притворном ужасе округлил глаза — Шаунбург! Печальная история...

    И уходя от скользкой темы вдруг выпалил по-русски:

    — А слабо "Парижское танго" спеть?! — мелодия крутилась у него после первой встречи почти неотвязно, и он помнил Танюшкину импровизацию тогда, на свадьбе племянника в Москве.

    — Совсем с ума спятил? — Удивленно подняла брови Татьяна.

    — Дурак, мы же засветимся!

    — Перед кем? — удивился Олег. — Красивая женщина, интересный мужчина... — усмехнулся он. — Встретились в Праге, никто нас не знает...

    — Эта песня, по-моему, и не написана еще!

    — Ну и что? — Пожал плечами Олег и встал.

    В углу зала на маленькой эстраде – в самом деле всего лишь квадратном возвышении – стоял концертный рояль. Весь вечер здесь играл немолодой чех с седыми бровями, исполняя модные мелодии, так сказать, шлягеры тридцатых, вперемешку с короткими отрывками классической музыки. Сметана, Дворжак, Штраус... Сейчас он покинул свое место, и рояль отдыхал.

    — Ты этого не сделаешь! — Перехватив взгляд Ицковича, по-немецки воскликнула Таня, но в глазах ее уже зажегся знакомый огонь. — Не смей!

    Но он, разумеется, посмел, потому, наверное, что и в его крови бушевал сейчас огонь вспыхнувшей старой любви, сдобренной алкоголем и боевым стрессом.

    — Сделаю! А ты Жаннет попроси помочь!- Улыбнулся самой красивой женщине Европы Баст фон Шаунбург и, медленно выцедив из рюмки терпкий коньяк, пыхнул сигарой и, не оглядываясь, пошел к роялю.

    Руки привычно легли на клавиши, а перед глазами встало лицо Жаннет, и он заиграл, и, значит, у Женщины не оставалось больше времени, — песня начиналась почти сразу же после первых нот проигрыша.

    – Das ist der Pariser Tango, Monsieur, — Ах, какой у нее стал голос! Такой, что сжимало сердце и заставляло кровь быстрее бежать по ставшим вдруг узкими сосудам.

    Казалось, сердце его поет вместе с Жаннет, и страдает от любви, и сжимается от сладкой муки, а в голове уже звучал большой симфонический оркестр, и...

    — Танго, в Париже танго, — Олег не выдержал и посмотрел на Таню. Она тоже встала из-за стола и шла к нему сейчас через зал, и безошибочно нашла взглядом его взгляд. Высокая, в узкой, чуть расклешенной у щиколоток темно-серой юбке и темно-синем не застегнутом жакете с прямыми плечами. В одной руке – в тонких длинных пальцах – длинный костяной мундштук со вставленной дымящейся сигаретой, в другой – рюмка на высокой ножке. И осанка, и медленная, тягучая плавность почти откровенно-эротических движений, и поворот головы, натягивающий белую прозрачную кожу на горле. И... Она была — "Господи!" — Tango, Pariser Tango, — пела Таня, и шла к нему через зал, слегка покачивая подчеркнутыми покроем юбки бедрами, и в огромных глазах ее Олег видел будущее. Париж, и лучшая сцена... Где у них лучшая сцена? Зал Олимпус? Или его еще нет в природе? Неважно. Неважно! Совсем не важно, где она будет петь! Она будет петь, и толпы людей будут сходить с ума от ее голоса, и эта песня — О! Эта песня станет ЕЮ на все времена! — Tango, Pariser Tango — "Господи!" — но так и будет! Она будет петь, и он будет любоваться из-за кулис, из ложи или из зала, любоваться и сходить с ума от любви, которая никогда не закончится.