Андрей Лазарчук - Транквилиум

– Надо подумать. Там, на маскараде… как вы узнали меня?

– Это просто. Тот человек, который вас прикрывал… я его знаю.

– Понятно… – Глеб почувствовал, как губы его дернулись – будто бы в улыбке. – А вот нельзя меня просто оставить в покое? Хотя бы за заслуги в подавлении мятежа?

– А вольно вам было выходить на свет? Сидели бы в щели… Впрочем, не помогло бы. Слишком известная фамилия… в определенных кругах. Знаменитая, можно сказать…

Кирилл Асгатович наклонился вперед и почти прошептал:

– Я очень хочу вам помочь. Наверное, больше всего на свете я хочу вам помочь…

– Да почему это все хотят мне помочь?! – Глеб обхватил голову руками. – Почему, с кем ни заговори, все хотят мне помочь? Я что, так плохо выгляжу?

– Тогда – спасти. Сохранить. Уберечь. Потому что вы, может быть… – Кирилл Асгатович сглотнул; лицо его исказилось мучительной гримасой. – Может быть, вы – последняя наша надежда…

– Я ничего не понимаю, – потерянно сказал Глеб. – Объясните же наконец…

– Я объясню. Я обязательно все объясню. Но сейчас – мне нужно вывести вас из-под удара. Понимаете вы это или нет? Вас хотят убить, и эти люди не остановятся ни перед чем…

Пакетбот, четырехмачтовый барк «Эмеральд», подходил к порту Эркейд с полусуточным опережением расписания. Вечером на фоне темнеющего неба впереди сияла неровная линия гор, а марсовый видел уже маяки при входе в гавань. Но ясно было, что до наступления темноты пройти створ не удастся, и так или иначе приходилось ложиться в дрейф. По традиции, последняя ночь на судне должна была начаться весело, с вином, огнями и танцами, и так же закончиться. Пассажирам, а их в этом рейсе было сто восемьдесят шесть, плавание просто обязано было запомниться…

А пока – заканчивался поздний день, в меру скучный день крупного крепкого судна, идущего знакомым до мелочей путем в идеальную погоду пусть не при попутном, но ровном ветре. Команда любит такие рейсы, пассажиры томятся, хотя и понимают, что это лучше, чем приключения. Тем более что ресторан не делает перерывов, выбор вин исключителен, игра на деньги разрешена, первый помощник приветлив, прислуга вышколена, открытые палубы заставлены шезлонгами, оркестр невелик, но изощрен, любовь вспыхивает, как порох: от малейшей искры или легкого трения… На пакетботах компании «Краун оф Си Куин» не бывает кают второго и третьего классов, и потому общество подбирается обычно однородно-консервативное.

Блистательная юная пара Голицыных: князь Юрий и княгиня Ксения – естественным образом оказалась в центре внимания.

Они были молодожены, они были без ума друг от друга, они были благородны и красивы: он высокий, с широкими и немного покатыми плечами, как это бывает у людей очень сильных. Лицо его, вопреки обычаям вялой меррилендской аристократии, покрывал бронзовый загар, волосы выцвели. Княгиня рядом с ним казалась хрупкой и ломкой, но впечатление это было обманчиво: когда старая леди Пратт вдруг оступилась на трапе, княгиня кошкой метнулась к ней и успела подхватить и удержать совсем не легкую старушку. Как ни странно, этот эпизод уважения паре не прибавил, а мистер Квилл, считающий себя знатоком Палладии, откомментировал:

– У них и знать – дикари. Знаете, от чего их фамилия происходит? «Голица» – значит нищенка.

– А вы не пытались искать корни фамилии Стюарт? – обидевшись за спасительницу бабушки, взъерошился мастер Пратт, долговязый подросток в толстых очках. – Или взять вашу собственную…

– Джерри, Джерри, – забеспокоилась бабушка. – Ну как ты можешь…

Князь лениво играл в бридж, не радуясь выигрышам и не огорчаясь проигрышам, курил тонкие безумно дорогие сигары от Леуса, разговоров о политике не поддерживал, сказав как-то однажды, что заниматься ею можно либо в силу тайной ущербности, либо по крайней необходимости, а на прямой вопрос богатого коммерсанта из Пикси ответил, что да, жить он предпочитает в Мерриленде, потому что здесь чище, но если начнется война, вернется в Палладию… Княгиня в дамских беседах почти не участвовала, а странное ее умение без единого жеста и слова замораживать воздух вокруг себя почти до выпадения инея не позволяло дамам, доведенным до нервного зуда собственным любопытством, слишком уж усердствовать. Кое-что, конечно, они сумели узнать: что девичья фамилия ее Медиева, она полутатарка, поэтому и волосы черные, род их древний и еще в Старом мире был дворянским, со времен царя Михаила Федоровича, имение их на острове Вознесенском, неподалеку от Осляби, насчитывает сорок с чем-то деревень и рыбацких поселков, всего пятнадцать тысяч душ. В приданое за ней дали судоверфь и двадцать миль береговой черты – как раз там, где правительство присмотрело место для нового порта. С Юрием она знакома с детства, усадьбы их рядом, в двух часах езды. Она всю жизнь знала, что будет его женой…

Я всю жизнь знала, что буду твоей женой, шептала она ему на ухо в темноте каюты, где они скрывались от чужих взглядов и ненужной речи, я знала это всю жизнь… Разве может быть так? Но – знала… Посмотри на меня, я хочу, чтобы ты на меня смотрел и запоминал, запоминал, потому что… вдруг? Я только теперь поняла, что мы смертны, мы ходим по острию ножа, мне стало что терять. О, у меня вдруг появился ты, наконец, появился ты, а раньше было что-то – как ничего… я и не знала, что такое – жить. Потрогай меня, потому что одними глазами – не запомнишь, нет. Хочешь, я буду твоим плюшевым медвежонком? Или голой ведьмой? Или кошкой? Хочешь, буду кошкой? Мррр… Как тихо и укромно я жила, почти как не жила, смешно? Тебе смешно… Подкрадывались тени и тихо так стояли, замерев. И ждали, ждали… Видишь – я ушла. Я – вся твоя. Минутой позже, раньше – не в этом суть. Ведь я твоя – всегда. Навек. На век. От век до пальцев ног. Кто мог подумать, правда? Гон изнутри и тихий жар. И шар – сплошь зеркало – взмывает тихо ввысь. Шаги Иштар, полеты при луне, долина, истомленная мечтами. А мачты – о! – скрипят, и в скрипе длится стремленье корабля к причалу, к дому, к знакомому, земному, к узам, к путам, к канатам и цепям, к чугунным тумбам, к трапам, к защите от огня, воды и ветра, стали… Да, стали мы не те, – но не не те, что раньше, как бывало, как в старину, во время оно – нет! Не те, что нам хотелось бы в себе прочесть – хотелось страстно, рьяно… И – заросли бурьяна там, где шумел эдемский сад. Назад – не пустят за грехи, а впереди, увы, людская пустошь. Что делать – странствовать по ней? Коней не удержать… Прочесть – про честь. Свобода и любовь даны нам во спасенье под сенью убегающих садов. Да, адов путь любви. Свободы путь беспечен. Пусть ад нам обеспечен – тот первый круг, где ветер – на земле нам друг без друга места просто нет. Как нет сил оторваться… Я – твоя. Все рифмы неспроста. Я – твоя. Как прекрасно звучит! Я – твоя… Я – твоя мягкая игрушка, хочешь? Пусть все станет так, как ты хочешь, потому что я изнемогаю от любви…