И Намор - В третью стражу [СИ]

    — Согласен, — кивнул Олег. — Можно в "Девятку", но, учитывая, какой год на дворе, скорее в "Восьмерку".

    — Пул есть чисто американский национальный блуд. — Заявил Степан. — Поэтому, если не в русский, тогда – в снукер[216].

    Как тут же выяснилось, Степан подал золотую идею. В Снукер, по тем или иным причинам, умели играть все. Однако неожиданно планы едва не расстроились, и случилось это из-за Татьяны, заявившей, что играть не будет, потому что не хочет, потому что это дурацкая игра, потому что от треска шаров у нее болит голова, и месячные раньше времени начинаются...

    — Лучше раньше, чем никогда. — Холодно заявила Кайзерина и встала из-за стола. — Кузен?!

    Олег бросил взгляд на Татьяну, но она снова его проигнорировала, оживленно обсуждая что-то со Степаном.

    "Вот же шармута[217]!" — Зло подумал он и тоже встал из-за стола.

    — Иду! — В висках шумело, и перед глазами только что не кровавый туман, как в давешнем сне про драку в Берлине с красными. Его – что случалось с Ицковичем крайне редко, а с фон Шаунбургом, кажется, не случалось никогда – била злая нервная дрожь.

    Вот так и вышло, что они тут играют втроем, а эти остались в гостиной – в гостиной ли? — вдвоем.

    — Я вам не мешаю? — Спросил Виктор, не без ревности наблюдавший, как баронесса клеит собственного кузена.

    — Нет. — Качнула головой Кисси и, поднеся рюмку к губам, выцедила водку таким движением, что у Баста даже пот на висках выступил. — Я на бильярдном столе не отдаюсь, я на нем играю.

    И, передав – не глядя – пустую рюмку Басту, она потянул кий с плеча. Несмотря на выпитое, получилось это у нее весьма элегантно. Кайзерина вообще оказалась классным игроком. Стойка, размер удара, хват и то, как она делала мост, — все у нее было не просто хорошо, а отлично, но и оценить это мог далеко не любой. Баст, впрочем, мог и, разумеется, оценил.

    "Перескок[218], и какой!"

    — Свой!

    — Это следует обмыть!- Радостно хохочет Виктор, которому "достался" вид сзади на взбирающуюся на стол – иначе было не дотянуться до битка — "госпожу болгарскую баронессу". Потрясающий, следует отметить, вид. Особенно в мужских брюках.

    — Ты прелесть, Кисси! — Олег поклонился ей и спросил с притворным придыханием:

    — Не желаете ли выпить, мадам?!

    А в половине первого – или это было уже начало второго? — она увидела саламандру. Огненная ящерка выскочила из гудевшего от жара пекла между вовсю полыхающими поленьями и, устроившись на медленно прогорающей обугленной деревяшке, стала нежиться среди белых, желтых и оранжевых язычков пламени, пробегавших прямо по ней.

    — Смотри, — сказала Таня, оборачиваясь к Степану. — Ящерка.

    — Саламандра. — Кивнул он. — Совсем как в рассказе Бенвенуто Челлини.

    — Челлини... — Напряглась Татьяна, но кроме какого-то исторического романа, даже не читанного, а всего лишь пролистанного в юности, ничего не вспомнила.

    "Асканио[219]? Так что ли?"

    — Он был скульптор, ювелир и уличный боец, — пришел ей на помощь Степан, заодно удержав Таню от падения.

    Почему ее вдруг качнуло, она не знала, да, честно говоря, и не хотела знать. Ей было удивительно хорошо, и портить замечательное настроение из-за всяких глупостей было жаль, и более того...

    — Челлини рассказывал, — Степан не то чтобы удерживал ее от падения, она практически лежала теперь на его руке, — что в детстве он увидел саламандру в огне очага, и отец дал ему затрещину, чтобы он никогда не забывал об этом замечательном событии.

    — Гм. — Сказала Таня, обнаружив, что ящерка исчезла, растворившись в огне. — Пожалуй... мне будет трудно взобраться по лестнице.

    — Не проблема! — Степан одним движением – резко и совершенно неожиданно для Татьяны – подхватил ее на руки и с силой выдохнул воздух: — Вес взят!

    — Браво! — Рассмеялась она, чувствуя себя совершенно замечательно в его крепких руках. — Вперед, баронет. Докажите, что...

    — Что именно? — Спросил он, поднимаясь по лестнице. Его пошатывало – это факт, но он шел, а Таня и думать не думала о возможности падения. Ее голова была занята другим. Там в теплой и сладкой розовой полумгле плавали тяжелые рыбы желания, такие горячие, что и без того теплые, как в тропиках, воды начинали кипеть и испаряться.

    — Что? — Переспросила она, вынырнув на мгновение из своего "внутреннего мира".

    — Ты сказала, я должен доказать... — Он дышал тяжело, но шел по-прежнему быстро. — Что я должен доказать?

    — Не знаю... — Наверное, ей следовало смутиться, но жар, охвативший ее тело, заставлял кипеть кровь и не оставлял места ни для каких других эмоций.

    — Ну вот вы и дома, моя госпожа.

    А Таня и не заметила, когда и как оказалась снова в своей комнате. При том она уже не возлежала на руках Степана, а стояла – хоть и не очень уверенно – на своих собственных ногах и смотрела на своего vis-a-vis[220]. А в глазах Степана...

    "Но ведь не воспользовался... джентльмен!" — Но в этой мысли неожиданным образом присутствовало не только восхищение галантным денди лондонским, но и раздражение: "Ну почему мы все должны делать сами?!"

    Она отступила на шаг назад, поводя взглядом из стороны в сторону – то ли разыскивая сигареты, то ли недоумевая, куда это ее вдруг занесло – потом еще на шаг, и повернула вправо – два шага, шаг – и влево...

    — Что? — Спросил Степан, глядевший в ее глаза, как загипнотизированный, и, как завороженный, следовавший за Татьяной без ясного понимания, зачем он это делает. — Ты в порядке?

    — Тссс! — Ответила Татьяна, обнаружив, что ее "танец" удался.

    — Я...

    — Молчи! — Она толкнула его в грудь, и толчок этот был не таким уж сильным, но зато такого рода, что ни один мужчина не мог – просто не имел права – устоять на ногах. Не устоял и Матвеев, "бездумно" и "беспомощно" упав навзничь, тем более что за спиной его по точному расчету Татьяны – пьяной, но не потерявшей еще разумения – находилась ее собственная кровать.

    — Партия! — Кий полетел на стол. При этом Кайзерину отчетливо качнуло, но она устояла на ногах, улыбнулась победно, цапнула со стойки бара, куда привели ее начавшие вдруг заплетаться ноги, рюмку с киршвассером – даже не заметив, что это не ее рюмка – опрокинула ее над жадно раскрывшимся ртом и обернулась к Басту, едва снова не потеряв равновесия.

    — Партия, милостивые государи! — Сказала она по-русски и загадочно улыбнулась. В тени ее длинных густых ресниц клубился колдовской зеленый туман.