Моя жизнь. Моя вера - Махатма Ганди

Гроза, разразившаяся в касте в связи с моим отъездом за границу, все еще не утихла. Члены касты разделились на два лагеря: одни из них сразу же вновь признали меня, другие не были склонны допускать в касту. Для того чтобы польстить первому лагерю, брат повез меня в Насик, где я омылся в священной реке, а вернувшись в Раджкот, он дал обед в честь касты. Мне все это не нравилось. Но любовь брата ко мне была безгранична, а моя преданность ему – под стать этой любви, и поэтому я механически выполнял все его желания, принимая его волю как закон. Таким образом, беспокойства, связанные с возвращением в касту, остались позади.

Я никогда не пытался искать доступа в секту, не захотевшую принять меня, не было у меня и обиды на руководителей этой секты. Некоторые из них относились ко мне с неприязнью, но я щепетильно старался не задеть их чувства, уважая предписания касты об отлучении. Согласно этим предписаниям никто из моих родственников, включая тестя и тещу, и даже сестру и зятя, не должен был принимать меня; и я не позволил себе даже выпить воды в их доме. Они были готовы тайно обойти запрещение, но мне было не по душе делать тайно то, чего я не мог сделать открыто.

Своим поведением я ни разу не подал касте повода причинить мне беспокойство; мало того, я не испытывал ничего, кроме привязанности и великодушия со стороны основной части секты, которая все еще смотрела на меня как на отлученного. Мне даже помогали в моей работе, не ожидая, что я сделаю что-нибудь для касты. Я убежден, что все это добро – следствие моего непротивления. Если бы я шумно добивался приема в касту, пытался разбить ее еще на несколько лагерей, провоцировал бы членов касты, они наверняка отплатили бы мне тем же, и, вместо того чтобы остаться в стороне от бури, я, вернувшись из Англии, оказался бы в водовороте страстей, и, возможно, мне пришлось бы обманывать и лицемерить.

Мои отношения с женой были все еще не такими, как мне хотелось. Пребывание в Англии не излечило меня от ревности. Я по-прежнему был привередливым и подозрительным, и поэтому все мои благие намерения оставались невыполненными. Я решил, что жена должна научиться читать и писать и что я буду помогать ей в ее занятиях; но моя страсть мешала нам, и жена страдала из-за моих собственных недостатков. Однажды я не остановился перед тем, чтобы отослать жену в дом ее отца, и согласился на ее возвращение только после того, как причинил ей глубокие страдания. Лишь позже я понял, что поступал безрассудно.

Я намеревался провести «реформу» в воспитании детей брата и моего ребенка, которому было уже почти четыре года. Мне хотелось научить малышей физическим упражнениям, воспитать их выносливыми, причем самому быть их руководителем. Брат поддержал меня, и я более или менее преуспел в своих усилиях. Мне очень нравилось бывать с детьми, и привычка играть и забавляться с ними сохранилась у меня и по сей день. Я думаю, что мог бы стать хорошим учителем и воспитателем детей.

Необходимость проведения «реформы» в питании была очевидна. Чай и кофе уже имелись в доме. Брат считал нужным к моему возвращению создать в доме некоторое подобие английской атмосферы, и поэтому посуда и подобные вещи, использовавшиеся лишь в особых случаях, теперь употреблялись повседневно. Мои «реформы» призваны были завершить это начинание. Я ввел овсяную кашу и какао, которое должно было заменить чай и кофе. Но на деле оно стало дополнением к чаю и кофе. Ботинки и полуботинки уже были в ходу. Я завершил европеизацию своих близких введением для них европейской одежды.

В результате расходы наши росли. Новые вещи появлялись в доме каждый день. Нам удалось «привязать у своих дверей белого слона» – символ разорительности. Но как достать необходимые средства? Начинать практику в Раджкоте было бы смешно. У меня едва ли были познания квалифицированного вакила, а я рассчитывал, что мне будут платить в десять раз больше, чем ему! Но вряд ли найдется клиент, который будет настолько глуп, чтобы обратиться ко мне. А если бы такой и нашелся, могу ли я присовокупить к своему невежеству надменность и обман, увеличить тяжесть долгов, причитающихся с меня свету? Друзья советовали мне отправиться на некоторое время в Бомбей, чтобы приобрести опыт, поработав в Верховном суде, изучить индийское право и постараться получить какую-нибудь практику. Я согласился и уехал. Организацию своего хозяйства в Бомбее я начал с того, что нанял повара, неопытного, как и сам. Он был брахманом. Я держал себя с ним не как со слугой, а как с членом дома. Он никогда не умывался, но обливался водой. Его дхоти и даже священный шнур были грязными. Он был совершеннейшим младенцем в вопросах религии. Но я не мог рассчитывать на лучшего повара.

– Хорошо, Равишанкар (так звали его), – говорил я ему, – ты можешь не знать, как стряпать, но ведь ты должен знать свою сандхья.

– Сандхья, сэр? Плуг – наша сандхья, а лопата – наш ежедневный обряд. Вот какой я брахман. Я должен жить, пользуясь вашим милосердием, или пахать землю.

Итак, мне предстояло обучать Равишанкара. Времени для этого у меня было достаточно. Я начал частично стряпать сам, экспериментируя с вегетарианскими блюдами английской кухни. Я поставил плиту и стал хлопотать возле нее вместе с Равишанкаром. Пока мы не садились за стол, я не стыдился своей стряпни. Оказалось, что Равишанкара в этом отношении также не терзают угрызения совести, и все было бы хорошо, если бы не одно неудобство: Равишанкар поклялся оставаться грязным и не мыл продукты.

Однако жить на два дома было очень трудно. Не хватало средств, чтобы покрывать постоянно растущие расходы.

Вот как я начал жизнь. Я понял, что профессия адвоката – плохое занятие: много показного и мало знаний. Во мне росло чувство ответственности.

Находясь в Бомбее, я начал изучать индийское право и в то же время продолжал свои опыты по диететике. К этому занятию присоединился Вирчанд Ганди, мой приятель. Брат со своей стороны делал все возможное, чтобы обеспечить мне адвокатскую практику.

Изучение индийского