Душа и архетипы в славянском язычестве. Как найти свою спицу в Колесе Сварога - Юлия Дмитриевна Верклова

В западном мире оно более известно как «Солнце Альп» – националистический символ Северной Италии.

Подобного рода орнаменты встречаются в древнейших культурах, начиная с железного века. Шестиконечная символика (гексагон) – колесо, разделенное на 6 равносторонних треугольничков, – отнюдь не игра человеческого разума. Это символ устойчивости и симметрии в живой и неживой природе: снежинки – шестиконечные, ячейки пчелиных сот – шестигранные. И вообще любая объемная фигура начинает выстраиваться с пирамидки из равносторонних треугольников (тетраэдра). Даже спирали ДНК закручены из тетраэдров.

Собственно, это один из символов «сакральной геометрии», называемый «Цветок жизни». Фокус в том, что цветочек образуется пересечением 6 окружностей с одинаковым радиусом. И, в общем, неплохо иллюстрирует, насколько, по сути, схожи все мировоззренческие системы и как, пересекаясь, они образуют общее полотно жизни.

Шестилучевая звезда в период перехода от первобытного общества к цивилизации встречается практически у всех народов. У многих сохраняется до сих пор. Арабские кочевые племена, тюрки, евреи так и не перешли к восьмиконечной архетипике. Шестилучевая символика (сейчас мы говорим именно об архетипах, а не о всех религиозных символах вообще) продолжает существовать там, где де-юре или де-факто сохраняются теократии – совмещение функций и, соответственно, архетипов Князя и Колдуна.

У большинства же оседлых народов в период становления государства, во-первых, происходит разделение светской и религиозной ветвей власти – князь отдельно, жрец (маг, колдун, волхв) – отдельно. А во-вторых, появляется еще один типаж – лишний человек. Убогий – отринутый богами – ни одна из стихий через него не проявляется. Он не способен приносить пользу обществу, потому при разделе добычи учитывается в последнюю очередь.

Что уж там, первобытный мир жесток – и еды всегда не хватает на всех. Человеческие жертвоприношения – это, по всей видимости, попытка этически обосновать неизбежные убийства ради экономии ресурса. Когда до первой зелени еще далеко, а запасы еды на исходе, выбор невелик: либо делим съестное честно и поровну – а там уж кто выживет, тот и выживет. Либо выбираем наименее ценных членов общины и избавляемся от них, чтобы ресурс распределять на меньшее количество ртов.

Наименее ценные – это, конечно, не охотники и не собиратели (без них еды вообще не будет). Не пахари (они нам летом понадобятся), не колдуны (с ними страшно связываться) и не матери (они обеспечивают воспроизводство). Князь, понятно, и есть тот самый человек, кто выбирает жертву среди наименее ценных членов общества.

А вот Жертва – это новый архетип. Если вы вернетесь на пару страниц назад и посмотрите на первое архетипическое колесико Пирсон, то увидите там персонажа, который (спорим?) не встречался вам в русских переводах и интерпретациях. В первоисточнике[11] он назывался Martyr – Мученик (или Жертва).

При всей своей жестокости и нелогичности первобытное общество избавлялось от сирых – одиноких, слабых, приносящих наименьшую пользу общине и, скорее всего, ни к кому лично не привязанных. Логично предположить, что чаще всего это были подростки, не проявившие себя во взрослых занятиях: мальчики, не годные к охоте и пахоте, девочки, неудачливые в собирательстве и не начавшие менструировать в срок (то есть физиологически не готовые к материнству), чаще – именно сироты, за которых не могли заступиться старшие в роду.

Помните, в русских сказках Машенька (у которой нет родителей, есть только бабушка) не просто так приносится в жертву Медведю: она идет с подружками в лес за ягодами, но не поспевает за всеми… Она неудачливый собиратель и к тому же, как правило, сирота. Если она исчезнет, община не пострадает, а ресурс сохранится. То есть на первом этапе Сирота и Жертва (Мученик) – буквально синонимы. Ну, или можно сказать, что между ними причинно-следственная связь: если ты Сирота, то с большой вероятностью станешь Жертвой.

В эпоху более или менее сформированных культов этому целесообразному убийству придумали идейное обоснование: боги требуют жертву. Чем меньше остается еды до весны, тем, соответственно, больше требуют.

Жертва – это уже не лузер. Это, наоборот, избранник богов – самый чистый и непорочный. И он не умирает, а уходит к богам. Подозреваю, что чаще всего речь идет о девах – девушках, не вышедших замуж и не выделившихся каким-либо ремеслом. Единственное предназначение такой девы – умереть ради спасения всего рода. Отказ от земных дел и земных удовольствий, аскеза и физическая невинность – ее основные черты. Иную жертву боги не примут. Так что, в общем, мы можем вместо термина «Жертва» или «Мученик» при описании душ использовать слово «дева» – будет красивее и романтичнее, хотя немножко усложняет гендерную идентификацию.

Это один из самых ярких и, пожалуй, самых культивируемых образов в русской истории. Жертвы были востребованы почти столь же часто, а может, даже чаще, чем воины. Их образы романтизировались в искусстве и литературе. И, кем бы ты ни был в душе (!), по природной склонности, по врожденным талантам, демонстрировать готовность к самопожертвованию было необходимо.

Думаю, люди средней полосы России генетически и по душевным своим характеристикам (в том понимании слова «душа», о котором мы сейчас говорим) предрасположены были к жертвенности – потому и выживали, находясь на перекрестке цивилизационных и климатических зон. Лозунг «Жизнь свою за други своя» был, пожалуй, национальной характеристикой. Но повторялся слишком часто – жертвы просто не успевали воспроизводиться. И в конце концов наступил кризис жертвенности… Но это тоже тема, к которой мы вернемся позже.

Сейчас нам важно не пропустить момент, когда на очередном витке истории в архетипическом Колесе Сварога появилось еще две спицы и образовалось уже привычное нам восьмилучевое коло:

Собственно, эти архетипы и можно считать базовыми, древнейшими, присущими абсолютно всем этносам, независимо от ареала обитания и от зигзагов истории. Все, что сверх того, – национальные, культурные и конъюнктурные особенности.

Я так долго утомляю вас пояснениями и сравнениями, чтобы у нас в дальнейшем не было недопонимания на терминологической почве. Следующие главы будут покороче – там у каждого из нас меньше исходной информации, с которой надо будет спорить (или, наоборот, к ней апеллировать). А вот в архетипах разбирается абсолютно каждый! Причем каждый по-своему. Поэтому важно договориться о терминах.

У большинства русскоязычных читателей представление об «архетипах» закрепилось в интерпретации не Карла Юнга и даже не Кэрол Пирсон, а, скорее, российских игропрактиков и популяризаторов, в первую очередь, Валентины