Практический подход к буддизму (СИ) - Берзин Алекс

В этом отношении учитель имеет большое значение. На самом деле, нам необходимо, чтобы учитель обладал всеми этими качествами. Нам нужен учитель, который может дать нам правильную и точную информацию, который действительно является живым примером того, чему мы пытаемся научиться, и который может нас вдохновить. Также нам необходим учитель, который может создавать определенные условия, способствующие обретению нами понимания, и который предоставляет нам по одной части Дхарма-головоломки за раз – так, как это необходимо.

Мы можем говорить о многих вещах, относящихся к духовным взаимоотношениям учителя и ученика, однако у западных людей постоянно возникает одна проблема: мы хотим индивидуального внимания. В нас очень сильно чувство индивидуальности. Каждый думает: «Я особенный, и мне необходимо особое внимание». Обычно модель такова, что мы обращаемся к психологу или кому-нибудь подобному, платим деньги и получаем индивидуальный подход. Такое не всегда доступно в буддизме. Это смешно. Мы ищем «МОЕГО учителя, который будет исключительно для МЕНЯ», и к тому же мы обладаем навеянным Голливудом представлением о том, как должны складываться взаимоотношения. Мы не хотим, чтобы они были подобны взаимоотношениям Миларепы с Марпой: мы не хотим учителя, который будет заставлять нас работать слишком напряженно.

Я приведу пример моих взаимоотношений с Серконгом Ринпоче. Для меня большой честью было то, что я имел возможность быть рядом с ним и служить ему на протяжении девяти лет в качестве переводчика, английского секретаря, менеджера его заграничных поездок и так далее, а также быть его личным учеником. Такими были мои взаимоотношения с ним, пока он не умер в 1883 году. Однако я должен сказать, что в целом эти взаимоотношения были «безлично-личными взаимоотношениями». Он никогда не спрашивал у меня о моей личной жизни – никогда. Он никогда не спрашивал у меня о моей семье или о чем-либо подобном. И я никогда не чувствовал необходимости рассказывать ему что-либо о моей личной жизни. Но, тем не менее, с точки зрения работы с настоящим моментом у нас всегда были исключительно личные взаимоотношения.

Итак, мы работали вместе, но работали особым образом. Я назвал бы его «безлично-личным» в том смысле, что это не имело отношения к двум большим эго, которые говорят: «Давайте работать вместе – Я и ВЫ». И это не были взаимоотношения типа «давайтебудемпользоватьсяобщимизубнымищетками», предполагающие, что я рассказываю вам все о себе и вы рассказываете мне все о себе. Своего рода демонстрация кому-то своего грязного белья. В этом смысле наши взаимоотношения были безличными. Тем не менее, они также были личными в том смысле, что он понимал мой характер и мою личность, и мы работали вместе на основе уважения этого. Я также понимал его возраст, его нужды и потребности, и поэтому, в таком смысле, это были личные, но безличные взаимоотношения.

Я думаю, что в основе успеха этих взаимоотношений лежало большое уважение по отношению друг к другу и то, что мы оба работали вместе как зрелые, взрослые люди. Будучи взрослым, я не относился к нему по-детски, желая признания или желая, чтобы он нес ответственность за все в моей жизни, – желая передать ему контроль. Но это не означает, что я обратился в другую крайность: «Я хочу контролировать происходящее, и вы не можете говорить мне, что делать». Я советовался с ним по поводу непростого выбора в своей жизни, однако я принимал решения самостоятельно, несмотря на то, что я спрашивал у него совета. Вместо того чтобы по-детски спрашивать: «Что я должен сделать?» – что возвращает нас к проблеме «должен» – я спрашивал, будет ли полезнее сделать то или сделать это.

Например, в конце нашего второго совместного мирового тура я спросил его: «Что для меня будет полезнее: остаться в США и провести какое-то время с моей семьей или вернуться с вами в Индию и принять участие в первом молитвенном фестивале Монлам, который Его Святейшество Далай-лама проводит в южной Индии? Что будет полезнее?» Я задавал ему такого рода вопросы, если не мог принять решение самостоятельно. Ринпоче посоветовал мне посетить молитвенный фестиваль, поскольку это мероприятие должно было стать очень значительным историческим событием, – и я последовал его совету. Однако он не отдал мне приказ, в ответ на который я отсалютовал и сказал: «Слушаюсь, сэр!». Я не просил его о приказе. Он представил ситуацию более ясно и в более широкой перспективе, чтобы я мог принять решение самостоятельно, пользуясь своей мудростью. В других ситуациях, когда у меня уже была идея насчет того, что будет полезнее сделать, я все же спрашивал его: не предвидит ли он каких-либо проблем в том, что я собираюсь предпринять.

Я считаю это очень важным во взаимоотношениях с учителем. Если мы ожидаем, что эти взаимоотношения будут очень индивидуальными и очень личными, то, в определенном смысле, мы считаем себя несколько более значимыми, чем мы, возможно, того заслуживаем. Если мы настолько требовательны к личному вниманию, мы наделяем себя чересчур большим самомнением. К тому же, если мы требуем такого внимания, очень легко попасть в ловушку, состоящую в том, чтобы относиться к себе как к ребенку, а к учителю как к нашему родителю, или относиться к себе как к подростку, а к учителю как к поп-звезде. Опять же, здесь могут присутствовать романтические фантазии.

На самом деле не так легко подходить к нашим взаимоотношениям с духовным учителем безлично-личным способом. И важность этого не ограничена лишь нашими взаимоотношениями с духовным учителем. Будет очень полезно, если мы станем пользоваться таким подходом в своих взаимоотношениях с любым человеком. Шантидева писал, что полезнее всего в наших взаимоотношениях с другими быть похожими на медоносных пчел, перелетающих с цветка на цветок и имеющих дело исключительно с сущностью цветка, но не задерживающихся ни на одном из них.

И снова я смотрю на пример Серконга Ринпоче. У него не было лучшего друга. Вместо этого, с кем бы он ни был в любой момент времени, этот человек был его лучшим другом. Быть таким – это полностью следствие той открытости, о которой мы говорили во время первой сессии: быть с каждым, как если бы это был наш лучший друг. Когда мы находимся с кем-либо и относимся к этому человеку таким образом, наше сердце полностью открыто к этому человеку. У нас абсолютно личные взаимоотношения с ним или с ней – в том смысле, что мы действительно общаемся сердечно. Тем не менее, мне нет необходимости показывать вам свое грязное белье, а вам – показывать мне ваше. Нет необходимости вдаваться во все эти личные подробности, за которые мы, в некотором смысле, хотим, чтобы кто-нибудь погладил нас по голове.

Если мы вдаемся в личные подробности, то это похоже на вытряхивание своего собственного беспорядка из себя на другого человека, так что другой человек также становится вовлеченным в него. У каждого из нас есть маленький личный беспорядок, с которым нам приходится иметь дело в жизни, но это не должно становиться бременем для других людей и для наших с ними взаимоотношений. Будучи полностью открытыми, мы можем иметь взаимоотношения с этим человеком, и этот человек подобен нашему лучшему другу. Мы можем действительно сердечно общаться с этим человеком, не впутываясь настолько, чтобы это мешало нам быть сердечными по отношению к другим людям, подобно пчеле, перелетающей с одного цветка на другой: лично участвовать всем своим сердцем, но не приклеиваться.

Нам также необходимы подобные взаимоотношения с учителем. Когда мы с учителем, то в нашем общении присутствует абсолютно прямая открытость, однако затем мы выходим и входит другой человек. Если у нас есть этот подход: «Я ХОЧУ СВОЕГО СОБСТВЕННОГО ГУРУ!», – то мы становимся очень жадными и собственническими, и это безусловная пытка: «Вокруг учителя есть приближенная группа, а я не вхожу в эту группу», – и... ох, такое страдание! Однако нам всем приходится стирать свое грязное белье. Нам приходится справляться со своим беспорядком. Не следует ожидать, что этим будет заниматься учитель.