Электрические киты - Александр Касаверде

Девятнадцать. Ноль два. Тысяча девятьсот девяносто четыре.

И… щелк.

Ручки открылись, и из него посыпались бумаги. Фотографии, папки. Какие-то счета, дипломы, трудовые книжки. Фотографии. И плотный выцветший широкоформатный конверт с маркой, на которой Гагарин готовится к полету в космос.

Что за хрень?

Фотография отца с каким-то мужчиной в форме. Медали. Знак воина-интернационалиста. С благодарностью от афганского народа. Фотографии мамы. Какие-то порванные. И еще фотография мужчины с трубкой в руке и в морской вязаной шапке. Как будто еще с ним кто-то рядом стоял. И его ножницами отрезали. И еще очень много листов с такими черточками. Типа волноформы с отметками в виде причудливой нотной грамоты.

Письмо.

«Галчонок, мы вчера прибыли на место. Все у нас, как всегда, хорошо. Толик много пьет. Говорит, ему от простуды помогает. Я готовлю оборудование для расшифровки. Очень жду, скоро увидимся.

Твой К.».

Кто такой галчонок, я как-то догадался. Маму звали Галя. Но кто написал письмо? Отец? И что еще за оборудование для расшифровки? А вот кто такой К.?

И тут что-то загрохотало. Я скомкал конверт и засунул во внутренний карман. Упали какие-то ящики, из-за них в лучах света из коридора, просвечивающая сквозь пыль, как ангел или, может, скорее демон, выплыла тетя.

– Ты что тут делаешь?

Она подошла ко мне, посмотрела на портфель. Взяла письмо из моих рук. Хмыкнула как-то странно. То ли с иронией, то ли с сожалением.

– Хочешь узнать про своего отца?

Она подвинула стул и села напротив меня.

– Если хочешь, я тебе расскажу, только, понимаешь, ты уже не сможешь смотреть на вещи как сейчас.

Интересно, откуда она вообще представляла себе, как я смотрю на вещи. Что, интересно, она вообще обо мне думала. Наверное, что я какая-то часть моей мамы, которая, может быть, сможет выполнить то, что у нее не получилось – например, поступить в иняз.

– А что с ним случилось? Неизвестно; говорят, он просто умер. Врачи говорят, что был идеально здоров. Мог бы пробежать несколько марафонов подряд. Но я-то знаю, что это не так. Ты знаешь, зачем он выращивал тюльпаны?

– Потому что тюльпаны – это красиво?

– Потому что, когда ты смотришь на тюльпаны, у тебя в голове больше ничего не остается, понимаешь?

– Нет.

– Он хотел, чтобы тюльпаны вытеснили все остальное, он хотел забыть…

Я падаю внутрь океана. Ремень безопасности. Затем меня трясет в институте.

– Перед тем как жениться на твоей маме, что не следовало делать, он вернулся из Афгана. Давно вернулся. Но знаешь, в чем секрет? Когда прошло много времени, иногда не понимаешь, что было вчера, а что десять – двадцать лет назад. Потому что оно все там. За картонной коробкой ограничений. Слышал про квантовую механику?

Ну, здесь я сразу понял, что если я, может быть, и псих, то у моей тети точно катушки съехали. Но в ту минуту я больше думал, до чего же она томная. Есть такие женщины, я-то, честно, не особо разбираюсь, но есть гипотеза: с виду ничего, но к ней как магнитом тянет. Вроде тех русалок, наверное. Согласитесь, кто бы позарился на женщину с хвостом. Точно не я. Но вот она поет тебе, ломает твой крекерный домик, и ты понимаешь, что еще немного – и заберет она тебя в свою пучину. И ты на этот хвост и чешую уже согласился и думаешь: мало ли у кого какие недостатки бывают.

– Прошлое – оно как шкафчик с полками. Ты открываешь, и там все на расстоянии вытянутой руки. Хочешь – бери, что десять лет назад было, хочешь – что двадцать. И Толик там целый батальон оставил. Понимаешь, в этом шкафчике. И двадцать лет там держал. В какую-то минуту думал, что пронесло… а оно вышло. Понимаешь? Он говорил, что это оно. Как человек, который следит за тобой. А ты оборачиваешься, и его нет. А потом понимаешь, что он на самом деле внутри. И этот человек – мысль. Твоя мысль. Темная, черная, как нефть. Навязчивая, как поцелуй.

«Как поцелуй», – повторил я про себя. И, полностью потеряв рассудок, потянулся к ней.

– И знаешь, я и сама это чувствую. Его боль. Это не Афган. Это что-то намного дальше. И оно во всех нас. И в тебе… Иди ближе. Ко мне. Я спою тебе песню.

Я уже прикоснулся губами к ее губам. И в голове вспыхнул взрыв. Вижу людей, батальон. Огонь. Крики. И дальше уже не Афган. Но тоже война. Солдаты бегут и падают под пулями. Свинец глухо и тупо врезается в тела. А потом уже другое время, и вижу, как я на коне скачу и протыкаю ножом венку у лошади и пью ее кровь. Как татары делали перед битвой. Нам об этом в Музее востоковедения на экскурсии рассказывали, правда потом добавили, что, может, такого и не было. Я еще подумал, что татары чем-то на американских индейцев похожи. А я наполовину татарин, значит наполовину индеец. Потом лодка. Она на волнах бьется. И брызги мне в лицо. И соль. И сейчас меня перекинет в воду. В темное море. И я падаю и тону в нем. И тут знаете что? Я чувствую, что кто-то меня берет за шкирку. Как будто вот прямо чья-то рука протянулась в этот океан и вытащила меня за шкирку. Да так грубо, что я полетел со стула и ударился об пол затылком. И смотрю, в подвале стоит моя мать. И кричит во все горло на тетю: «Ах же ты, сука какая, тварь! Тебя кто вообще сюда пустил?» И тетя как-то поникла сразу, вся ее магия русалки как будто в пол ушла, и она сразу стала худющая, тщедушная. И мать ее за волосы потащила к выходу: «Ты, блядь, психичка больная, – кричала мать, – чтобы ноги твоей здесь не было! Думала, сука, с мужем моим спать… теперь и с сыном решила!» – «С бывшим», – прохрипела тетя. «Это ты бывшая, уяснила?» – сказала мать и вышвырнула ее вначале из подвала, а потом и из дома. Больше я ее никогда не видел. И сейчас я думаю: может быть, все это мне вообще приснилось? Потому что я спрашиваю у матери про тетю, а она делает вид, что ничего этого не было. Говорит, и тети никакой нет у меня и не было. Но честно скажу, для мамы моей делать вид, что чего-то нет, – совершенно нормально. Точно так же она поступила