Последний человек в Европе - Деннис Гловер

– Да, милый, – она плакала, но уже по другой причине. – Если в отеле меня арестуют, ты должен выбраться из Испании сам.

– В отеле! Тебе нельзя возвращаться. Ты же знаешь о британском контингенте больше кого угодно. Ты для них ценнее меня.

– Но разыскивают тебя, – сказала она. – Если сейчас я исчезну, это будет слишком подозрительно. Меня не тронут, пока думают, что ты еще не вернулся с фронта. А когда они опомнятся, надеюсь, нас уже здесь не будет. Не возвращайся за мной.

– Если завтра в консульстве меня не будет, уезжай на первом же поезде.

– Нет, либо мы едем вместе, либо не едем. – Она встала и ушла.

Он машинально подался за ней, чтобы увидеть, возможно, в последний раз, но застрял в толчее и отстал.

6

Он в одиночестве бродил по улицам в поисках ночлега. Барселона стала до жути неузнаваемой. Улицы унылые, безрадостные, словно он сошел после тропического круиза в городе, охваченном зимой. Сперва он никак не мог взять в толк, что же изменилось. А потом заметил. Динамики сменили тон. Вместо духоподъемных революционных мелодий заиграли воинственные, и пусть он не понимал всех слов, голоса казались пронзительнее и зловещей. Пропали красочные плакаты и стяги революционных партий. Тут и там по Рамбле носило яркие клочки бумаги, обрывки ткани трепетали на стенах или забивали стоки в канавах. Учитывая, с каким рвением левые партии в прошлом году обклеивали весь город пропагандой, убрать ее, видимо, было непростой задачей.

Только-только приехав в Испанию, он наивно полагал, что ПОУМ и анархисты – естественные союзники коммунистов и социалистов; теперь стало очевидно, что они заклятые враги и все следы их бывшего союза систематически стирались с лица земли. Появились новые плакаты. Он задержался у особенно уродливого, попадавшегося на каждой стене, и присмотрелся. Казалось, жуткое изображение угрожало конкретно ему. На нем здоровяк с большой дубиной жестоко топтал сапогом беспомощных ПОУМовцев и анархистов, пойманных, как звери в сети. «DESCUBRID Y APLASTAD SIN PIEDAD A LA 5a COLUMNA», – гласил плакат. «Разоблачайте и крушите пятую колонну без пощады». Без пощады. В уголке плаката были серп и молот испанской коммунистической партии. Так вот, значит, к чему скатилась революция большевиков: сапог, топчущий всякое сопротивление, – вечно.

Он не знал, остались ли еще где-то убежища ПОУМ – сейчас даже штаб партии в отеле «Фалкон» превратили в тюрьму. Часами блуждая по улицам, он оказался на окраинах города, где заметил на стенах новые граффити: «Gobierno Negrín: ¿dóndeestá Nin?» – «Правительство Негрина[30]: где Нин?» Позже он узнал, что Нина ликвидировали в эту самую ночь, хотя коммунисты заявляли, что он сбежал в Берлин и теперь работал на своего давнего хозяина Гитлера. Даже после смерти Нин все еще жил – в виде жупела.

Сперва он попробовал заночевать в пустом бомбоубежище, но его вырыли недавно, там все еще было сыро. Затем он наткнулся на заброшенную церковь, сгоревшую во время антирелигиозного буйства в начале революции[31]. В сумраке барселонской светомаскировки он разглядел только четыре стены да остатки колокольни и задумался, какого же века эта постройка – возможно, средневековая. Внутри было жарко, душно и невыносимо воняло голубиным пометом, зато сухо – и сюда вряд ли бы заглянули рыщущие патрули. Он порылся в обломках и нашел уголок, где его твердой постелью стали битые камни.

На следующее утро улицы кишели патрулями: гражданская гвардия, штурмовая гвардия, карабинеры и обычная полиция, а еще бог знает сколько шпиков в штатском. Убивая время, он переходил из кафе в кафе. В какой-то момент миновал отель «Фалкон» с comité general[32] ПОУМ и заметил, что полукруглые окна над входными дверями выбиты, а революционные лозунги на стенах криво закрашены.

Там и сям в городе встречались отдельные группки людей, в ком он узнавал старых товарищей – некоторые только что вернулись с фронта. Кое-кто подмигивал при встрече, боясь заговорить. На середине Рамблы он заметил двух товарищей из НРП – Макнейра и Коттмана, – с которыми Айлин условилась о встрече, и жестами и шепотом подозвал их. Они выбрали рынок на небольшой plaça[33] в лабиринтах улочек средневекового рабочего квартала, где вроде бы можно было поговорить незамеченными в бурной толпе, если переходить от лотка к лотку, словно туристы. По пути к ним присоединился еще один беглец – 24-летний немец, носивший псевдоним Вилли Брандт[34], Оруэлл знал его как связного ПОУМ с Социалистической рабочей партией Германии – СРП. Они тепло поздоровались, радуясь уже тому, что встретили эту смертельную опасность вместе.

По пути Коттман, невысокий ростом, поднял руку и коснулся плеча Оруэлла.

– Товарищ, новости хуже некуда. Боб Смилли мертв.

Он промолчал.

– Коммунисты говорят, ему стало плохо в тюрьме – аппендицит, но по слухам, его забили до смерти.

Юный Боб забит до смерти? Оруэлл содрогнулся, словно его тело тоже предчувствовало боль избиения. До сих пор арест испанцами казался хлопотливой административной формальностью, когда сперва просиживаешь штаны в неорганизованной тюрьме, потом твои документы проверяют и выставляют тебя за границу, чтобы ты шел восвояси. А теперь так называемые братья-социалисты убили Смилли, сына главы профсоюза.

– Что мы делаем? – произнес Брандт с посеревшим лицом. – Рабочие убивают рабочих? Мало того, что приходится убивать рабочих-фашистов, так теперь еще и социалистов? Что же пошло не так? – Он в отчаянии спрятал лицо в руках. – Что мы наделали?

Но тут же оправился.

– Товарищи, – начал он тверже – и это слово, как в Уигане, снова прозвучало естественно и сильно. – Наше дело правое, но его испортила военная борьба. Нельзя ставить победу в войне выше революции. Вы же видите? Война пробуждает во всех самое низменное. Без революции это не борьба, а просто резня. Кто будет за такое сражаться?

Они поочередно посмотрели друг другу в глаза и, словно обменявшись какой-то душевной энергией, кивнули.

– Эта война проиграна, но будут новые – мы это знаем. И в них нужно победить. Будьте верны. Вы готовы сражаться и умирать за победу над фашистами и коммунистами?

У этого Брандта, видел Оруэлл, есть талант прирожденных лидеров отбрасывать все лишнее и говорить то, что действительно важно. Коммунисты представляли такую же угрозу свободе, как и фашисты. Хоть Брандт младше их всех, в нем чувствовалась какая-то нравственная мощь, кристально ясный дух, который не могло разбить ничто, даже самые сильные бомбы. Это было прекрасно. «Как это странно, – подумал Оруэлл, – когда