Будни фронтового автобуса - Иван Вадимович Карпенков

Нет, он уже не хотел вернуть свою прежнюю любовь. Но и офицером становиться ему тоже как-то расхотелось. С детства имея дело с техникой, от мопеда до отцовских «Жигулей», Даня, не став пока еще олигархом, быстро дорос до механизатора с большой буквы. Почему с большой? Да потому, что начальник колхозной автоколонны, исполняя приказ директора АО, решившего восстановить лучшие традиции прошлого и создать Доску почета передовиков производства, не нашел ничего лучше, как назначить ударником нашего Даню.

И на это были веские причины. Во-первых, за почти полтора года работы в автоколонне он ни разу не был пойман на продаже на сторону запчастей и солярки. А во-вторых, Данил был самым фотогеничным, молодым и перспективным на фоне остальных коллег, регулярно употребляющих горькую по вечерам и выходным.

Когда объявили мобилизацию, из района в АО приехал тучный и потный военком с красным лицом. Они долго о чем-то говорили с директором, после чего в кабинет был вызван Даня. Два взрослых авторитетных дяди очень популярно и доходчиво разъяснили Данилу, что служба в армии – это не только почетно, но и выгодно. Директор многословно распинался про авторитет в коллективе, про сознательность, про чувство долга и патриотизма. А толстый военком мямлил, как скороговорку, заученную наизусть и явно уже многократно произнесенную мантру про статусы, льготы и выплаты. Тему подытожил директор, сказав, что, мол, Данил Сергеевич, ты один в нашем коллективе неженатый, да и детей у тебя нет. В общем, кому как не тебе, которого никто не ждет…

Даня было задумался… Вспомнил срочку, которая, надо отметить, прошла весело и беззаботно. И, подумав: «А почему бы и нет?», на радость обоим уважаемым начальникам подписал повестку.

Эту байку о том, как его портрет висел на самом видном месте Доски почета в родном АО и как его, как лоха, развели и добровольно подвели под мобилизацию, Даня многократно, с шутками и прибаутками, шумно рассказывал знакомым и незнакомым собеседникам, так что многие фельдшера, сопровождающие рейсы, могли бы сами повторить ее слово в слово.

Он аккуратно отводил автобус около восьми месяцев, постепенно впадая в уныние и грусть. Его история появления на СВО с каждым разом становилась все менее веселой и более короткой.

И вот однажды Даня пришел в чистом мультикаме[2], с огромным тактическим рюкзаком за спиной. И в первый раз автобус вез Даню на Большую землю в качестве пассажира. Ему наконец-то дали положенный и такой долгожданный отпуск.

Данил был счастлив от скорой встречи с родным домом, своими родственниками, друзьями и даже директором АО. Громко смеясь, он в тысячный раз рассказал случайным попутчикам историю своего появления на СВО и то, как сейчас все обалдеют, увидев его живым. На этот раз это была полная версия истории, со всеми смешными и курьезными моментами. Даня был счастлив.

С той поры прошло уже немало месяцев. Многое поменялось. Фронт сдвинулся. А от Дани остались только красный флаг со Спасителем, аккуратно развешенный за спиной водителя, да фото красивой девушки, закрепленное на солнцезащитном козырьке. Где и в качестве кого он теперь выполнял свои боевые обязанности на полуторатысячекилометровом фронте, информации не было. А потому веселого балагура Даню постепенно начали в этих местах забывать.

Ему на смену пришел молчаливый крепкий мужик с большущими руками. На вид ему было лет сорок пять – пятьдесят. Но он до сих пор умудрился сохранить хорошую физическую форму. А через его тактическую рубашку проступали четко очерченные крупные рельефные мышцы. Очевидно, что детство и юность свои он провел на стадионе и в спортивном зале. Да и сейчас, вероятно, в свободное время, которого у него вроде как и вовсе не было, он нет-нет да и умудрялся где-нибудь украдкой покидать какую-нибудь железку или выполнить пару комплексов на турнике.

Его суровый и тяжелый взгляд, немногословность и испещренное глубокими морщинами лицо, дополненное кантом коротко остриженных седых волос, как-то не позволяли называть его без отчества. То ли это уважение к сединам и явно непростым прожитым годам, то ли этот взгляд… Но только все, даже командиры, называли его исключительно по имени и отчеству. Для своих он был Сан Саныч. И лишь очень узкий круг людей знал, что этому умудренному годами и убеленному сединами «старцу» не стукнуло еще и тридцати пяти.

Они иногда, оставаясь с ним один на один, могли в круговерти забот и вездесущей суеты, назвать его Санычем. Но тут же осекались, как будто сделали что-то плохое, ожидая получить замечание. Однако Сан Саныч был, как всегда, безэмоционален, словно и не слышал этого. И ситуация как бы сама собой разрешалась. При этом изредка имевшие место подобные случаи не привели, как могло бы показаться логичным, ни к панибратству, ни к сокращению дистанции. Водитель был немного отшельником и всегда оставался Сан Санычем. Многие посторонние искренне считали, что «Сан Саныч» – это не имя и отчество, а позывной этого хмурого и сурового воина.

Мало кто знал, что он не всю жизнь был водителем. Он добровольно пришел в военкомат, как только началась СВО. Свою новую службу проходил в одном из штурмовых отрядов. И выраженное припадание при ходьбе на левую сторону давало почву для не подтвержденных слухов о том, что Сан Саныч был некогда тяжело ранен и в связи с этим переведен из штурмовиков в водители.

Автобус для него стал не просто местом работы, но и домом. Все свои вещи, которые без труда умещались в небольшой тактический рюкзак, он хранил тут же, в кабине, за сиденьем. На нем гармонично разместились патчи какого-то из подразделений спецназа ГРУ, ЧВК «Вагнер» и местного штурмового отряда.

Наличие шевронов на рюкзаке, вероятно, указывало на непростой, пусть и не особо долгий боевой путь их обладателя, что опять же вызывало еще больше слухов о недавнем героическом прошлом Сан Саныча.

Кто-то вполголоса говорил, что Сан Саныч служил когда-то в ГРУ, потом вместе с «музыкантами» отправился на войну в САР[3]. Вроде даже был награжден Черным крестом «Вагнера» и государственными наградами Российской Федерации. Так это или нет, точно никто не знал, потому как Сан Саныч, будучи в принципе немногословным человеком, этой темы и вовсе старался не касаться.

Свою работу он делал исправно, автобус любил, заботился и ухаживал за ним, как только мог, и всегда находился поблизости от него. Старый затертый туристический спальник, резиновый коврик и кусок толстой фанеры, убираемые во время движения за заднее сиденье, заменяли ему постель и при необходимости стол. Сан