Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Допустим, когда Ольгу провели в китон императрицы, чтобы она поговорила обо всем, о чем желала, состоялся бы такой разговор.

Ольга:

– Вот, я крестилась, теперь мы не хуже вас, так может, сговоримся – у вас товар, у нас купец…

Константин (переглянувшись с женой и разводя руками):

– Желали бы мы иметь с вами совершенную любовь, но, видишь ли, дорогая дщерь, согласно уложениям отца моего, Льва Мудрого, и деда, Василия Македонянина, между лицами, состоящими в духовном родстве, запрещены браки до третьей степени включительно. А значит, раз уж ныне я твой духовный отец, то твой сын и мои дочери так же не могут вступать в брак между собой, как и состоящие в кровном родстве…

Ольга (в сторону):

– А раньше не могли сказать? Провели меня хитрые греки…

В данном случае Константин сослался бы на сборник законов («василикий») как церковных, так и светских, в 60-ти книгах оформленный во время правления его отца и деда. Он действительно воспрещал вступление в брак лицам, состоящим в духовном родстве до третьей степени: крестный отец не может жениться на крестнице, ни на ее матери, ни на ее дочери, и сын его тоже не может вступать в брак с этими лицами. Сто лет спустя определение Константинопольского Синода распространило запрет браков между лицами, состоящими в духовном родстве, до седьмой степени, полностью приравняв в этом смысле духовное родство к кровному. До того, со времен Юстиниана, запрещался брак только непосредственно между крестным и крестницей (как Константин и Ольга); позже, в конце VII века, запрет был распространен на крестного и родителей крестника (случай Никифора Фоки и Феофано). Но ко временам Ольги правила ужесточились еще, и теперь ее сын считался «духовным братом» дочерей Константина. И то, что он оставался некрещеным, никак не помогало делу…

Таким образом, наша лакуна заполняется. Предположим, что правы все ученые, считавшие, что Ольга имела намерение высватать для сына Константинову дочь. В таком случае становится совершенно очевидно происхождение нашей легенды «переклюкала меня еси» – она отражает ситуацию почти буквально, лишь с одним расхождением. После крещения, думая, что оно делает обе семьи равными, Ольга сделала брачное предложение насчет царевен, но ей объяснили, что именно вследствие ее крещения такой брак стал невозможен. Он в любом случае был бы невозможен, даже окажись ее крестным кто-то другой, но ссылка на церковный запрет сделала бы отказ гораздо мягче, чем если бы Константин стал надменно цедить «твой сын – язычник» или даже ссылаться на запрет святого Константина на браки с «неверными северными народами». Едва ли Константин Багрянородный стремился открыто оскорбить и унизить собственную крестницу, к тому же – важного внешнеполитического партнера. Ссылка на духовное родство помогла бы ему тактично выйти из сложного положения, и притом он ничуть не покривил бы душой. То, что в сватовстве было отказано (если оно вообще имело место) – это факт, но пресловутая надменность императора (что тоже, кстати, факт) – не главная причина отказа. А главная – новоиспеченное духовное родство между двумя семьями. Точно как в летописной легенде…

Зато для Ольги это, конечно, было неприятным поворотом: открыв одни пути, крещение закрыло перед ней другие. Если она действительно ехала в Царьград, имея две цели: креститься самой и сосватать царевну за сына, – то после достижения первой цели оказалось, что именно это исключает достижение второй. И вот этого, по моим наблюдениям, не учитывали прежние исследователи темы: став «дщерью» Константина в церковном смысле, Ольга исключила возможность для своего сына стать его зятем. И Константину не нужно было выдвигать, как сказано у Литаврина, при крещении Ольги требование крестить Святослава: от его сватовства Константин был спасен самим фактом крещения Ольги. После этого крещения Святослав уже не мог считаться «возможным женихом дочери императора», и сам-то Константин, уж наверное, это знал заранее.

Но Ольге тоже надо было как-то выйти из положения, сохранить лицо: уж конечно, в Киеве о ее намерении знали, династический брак – это большая политика. И где-то в ее ближнем окружении эту историю вывернули наизнанку, сделав мудрой ее, а незадачливым сватом – императора. Легенда, конечно, годилась только для «внутреннего употребления», для Руси, где сведущих в византийском церковном праве было мало. И именно поэтому яркий сюжетный поворот «отказ от нежеланного брака под предлогом вновь возникшего духовного родства» кто-то должен был нашей легенде подсказать со стороны. «Проглотив» неудачу Ольги, Миф ее переработал и выдал уже в приемлемом виде, заставив служить ее прославлению.

Так что старая идея о сватовстве за царевну получает вполне убедительное подтверждение из того же самого источника, из которого родилась: о сватовстве царя и «хитрости» Ольги. Но на новом уровне: на самом деле хитрым-то оказался кое-кто другой… Легенда, которую я поначалу считала чистой выдумкой, может оказаться не просто следом имевшего место сватовства – о чем думали давно, – но почти протокольной записью разговора, состоявшегося между Ольгой и Константином! Только реплики легенда поменяла местами… Во всяком случае, если бы Ольга завела разговор о сватовстве, то он прошел бы именно так.

Для принятия этой версии остается одна сложность. Даже чтобы сделать Константину такое предложение, Ольга должна была пообещать, что Святослав тоже примет крещение: сватать порфирогениту за язычника было бы все равно что за животное. А летописная легенда решительно отрицает саму возможность, чтобы Святослав последовал за матерью к купели. Может быть, в то время у нее еще оставались надежды его уговорить?

Возможно, Ольга пробыла в Царьграде гораздо дольше, чем кажется, а именно, почти год. Все лето она потратила на ожидание приема; вполне вероятно, что какие-то предварительные переговоры с царскими людьми она в это время вела. Прощальный прием состоялся 18 октября, но уехала ли она после этого домой? Сомнительно, и помешать ей могли уже не люди, а погода. В октябре и ноябре в Босфоре наблюдается наибольшее число туманов, закрывающих выход из пролива, ветер несет дождь, снег и град. По пути от Босфора к устью Днепра лодьям пришлось бы одолевать встречное течение, что затруднило бы их продвижение. И даже если бы зимние шторма их не сгубили, до Днепра они добрались бы, когда тот уже начал бы замерзать – а путь по реке от устья Днепра до Киева составляет 950 км. По тем временам никак не