Лихая година - Мухтар Омарханович Ауэзов
Раньше и охотней других собрались люди с летовки Донгелексаз. Человек двести. Их вел крамольный волостной Аубакир. Они шли, подбирая по пути людей из других мест, как речка подбирает ручьи, и стало их триста.
Ехали рысью по цветущей долине. Каркара горела и искрилась зеленым огнем, как и в июле. Но теперь не слышно было ни гама, ни гика, ни свиста, ни пенья. Не слышно было человечьего голоса. Не бахвалился Баймагамбет, не смешил Жансеит. Глухой, унылый топот.
Неподалеку от ярмарки им навстречу внезапно, как из засады, выскочили человек тридцать - сорок конников, не похожих на солдат, но вооруженных не хуже, с ружьями, саблями, пиками, в хороших, не смазных, а наваксенных сапогах. Сидели они в седлах подбоченясь, покручивая ус, скаля белые зубы. А их главный, казак с пегим от седины чубом, свободно говорил по-казахски.
- Эй! Стой, не балуй! - крикнул он, точно на лошадь. - Нечего вам делать на ярмарке. Давай по домам. Расходись! Нынешний день торговли не будет.
Этими словами он спроваживал сегодня многих бродивших у ярмарки, легко узнавая албан по тоскливым, ищущим глазам. Они искали тюрьму под названием гауптвахта... Но со вчерашнего дня, как пригнали арестованных из Меченого Камня, путь казаху на ярмарку был закрыт.
- Это мы знаем, - сказал Аубакир. - И вам надо знать, кто мы... Мы посланцы народа. Посланы для переговоров. Хотим узнать, что с нашими людьми. Высказать свое прошение. А потому - пропустите нас.
- Ишь ты! Пусти его... Таким вот гуртом не высказывают и не просят. Поворачивайте!
В толпе зашумели:
- Хотим увидеть своих родных, говорить с начальством. Разве вы начальство?
- Они не виноваты, виноват народ, мы виноваты! Вот что хотим сказать.
- Заявление скажем, заявление!
А затем передние толкнули коней и пустились трусцой гуськом, как по команде «справа по одному», в объезд русских конников.
Казак с пегим чубом вырвал вон из ножен саблю.
- Назад! Не пройдешь, дудки... Не велено вас пускать. Вас не первых завернули...
Аубакир крикнул в сердцах:
- Как это не велено? Как это может быть? Что ж это за начальник, ежели не желает выслушать народ?!
Казак искоса посмотрел на него, подумал с ленивой усмешкой и сказал:
- Ну, я вас упредил. Всех не пущу. Давай одного-другого. Хотя бы и ты! - Он ткнул в сторону Аубакира саблей. - Поехали.
- Поеду! Один поеду... - сказал Аубакир, трогаясь следом за казаком.
Картбай, дерзкий малый, поехал позади Аубакира, точно оруженосец.
Всех остальных стали теснить подальше от ярмарки - с усмиряющим хохотком, смешливо приговаривая:
По дороге к канцелярии Аубакир увидел доброго Оспана, невольно закивал ему, поворачивая коня, но тот, увидев Аубакира в сопровождении казака с голой саблей, отвернулся и резво пошел прочь, втянув голову в плечи, как курица под дождем.
Оспан не оглянулся.
Сивый Загривок и следователь сидели, беседуя после сытного обеда, розовые от порядочного возлияния, когда казак ввел в канцелярию Аубакира и Картбая.
Сивый Загривок как отворил пасть, так, кажется, и забыл про все на свете. В глазах его было умиление.
Аубакир поклонился, здороваясь, собираясь сказать, с чем пришел... Но его не стали и слушать.
- Ты волостной! - кричал пристав, словно любуясь хрипотой своего голоса. - Тебя зачем поставили? Лясы точить? Забыл царя, власти! Мало того что смутьянам потачку даешь, сам туда же. Нет смутьяна хуже тебя!
Аубакир ответил без боязни, как равный равному:
- Высокого, ты мнения обо мне, господин. Но смутьянство мне не пристало. Съесть меня хочешь живьем? На здоровье... Но бог свидетель, за мной этого нет греха - смутьянства. Ничего ты не можешь сделать невинному человеку! А смутьян - это ты, господин. Ты - темный грешник.
- Убрать... - сдавленным голосом сказал пристав казаку с пегим чубом. - Отведите его и заприте. А этого - в шею!
И как ни противился Аубакир, как ни пытался что-то еще сказать, его отвели и заперли, а Картбая вытолкали в шею.
Глава восьмая
Картбай, когда его выгнали из канцелярии, с ярмарки не ушел. Смиренно, с видом побитой собаки он поплелся за конвойными, которые вели Аубакира в кутузку под названием гауптвахта. И видел, как отомкнули железный замок, отодвинули железный засов и втолкнули в темноту нового узника. И слышал, как оттуда донесся зычный голос - в надежде, что его услышат на воле:
- Передай привет народу! Пусть держатся вместе. Пусть не боятся... - Это был голос Турлыгожи.
Картбай ответил мнимо жалобным возгласом «уа! уа!» и повел прочь коней, своего и Аубакира, будто бы уходя с ярмарки. Часом позже удалось ему незаметно пробраться в дом купца Султанмурата.
Тот был вне себя от того, как чудовищно повезло приставу и уряднику. Султанмурат бранился, но ругал не их и не Рахимбая...
- Наивные люди, наивные люди, - твердил купец. Он ожидал худшего и не ошибся. Видимо, пристав
все же опасался, что его гауптвахту расшибут и выручат арестованных. И решил не дразнить удачу.
Ночью, когда ярмарка спала, тихо зазвенели замки и засовы. Урядник вывел наружу Узака, Жаменке, Аубакира и еще семерых, всего десять человек. Их посадили на две повозки, оцепили двойным кольцом конвойных и повезли.
Султанмурат и Картбай были настороже всю ночь и слышали, как старый Жаменке крикнул тем, кто оставался:
- Прощайте, прощайте... Дай бог свидеться на этом свете. И пусть предки будут нам опорой.
Турлыгожи и Серикбая на повозках, кажется, не было.
- Куда! Куда их? - шептал Картбай. - Убьют?
- Может быть, - сказал Султанмурат.- Плохо дело. Везут, ясно, в Каракол! Бери обоих коней, скачи.
Только бы тебя не перехватили. Это последний случай - отбить, спасти...
Картбай сумел выбраться с ярмарки невидимкой, между двух расседланных, якобы пасущихся коней. И поскакал на Донгелексаз.
Взошла луна. Каркара осветилась холодным светом. Дорога, по которой укатили под конвоем две повозки, вела туда, где верст через тридцать хребет Алатау поворачивал в сторону киргизских земель. Катили они с громом; лошадей погоняли, и они то и дело переходили с рыси на галоп. Это были хорошие пароконные повозки на железном ходу, а лошади сытые, резвые. До Каракола - одна ночь пути!
Конь под Картбаем взмок, и он пересел на другого. Ему отчетливо виделось то место на дороге, белеющее под луной, как конский череп, куда он приведет засаду. Поспеть бы, только поспеть бы!