Лихая година - Мухтар Омарханович Ауэзов
- Связал ты нас арканной петлей, конскими путами, Дауке...
Но Даулетбек сидел, как идол. И было его молчание громче грома.
Жылкыбай ворчал сварливо:
- А кто тебя станет слушать? Не видишь, что ли, как он жмет?
Жылкыбай был очень стар, очень утомлен и недоволен. Спину разламывало от боли.
«Пусть бы брали уж поскорей... хотя бы и эти списки... - думалось ему сквозь звон в ушах. - Не проситься же нам, старым людям, в тюрьму из-за каких-то там бумаг. Одно дело - бумаги, другое дело - люди... Дойдет до джигитов, посмотрим, как оно будет! Возьмем и не дадим. Попробуй их удержи...»
Так думал Жылкыбай, но и думая так, он не открывал рта.
На ту беду, отыскался след каких-то поименных списков, подходящих к случаю. Кто знает, что в них было намаракано. Но Клубницкий, вскричав: «Прревосходно! Всех прощу! Всех награжу!» - послал за ними толмача с двумя конвойными. Старики зароптали:
- Что же это происходит? Такое оскорбление, такое поношение...
- Зачем мы тут торчим, подобно трухлявым пням, изъеденным муравьями?
- Что за собачья жизнь, рабская доля?
- Ба! Господа аксакалы... - сказал Клубницкий, присмотревшись к Даулетбеку. - Вы мои гости. Мое вам почтение. Я у вас в долгу не останусь...
Он давно понял игру Даулетбека - раньше, чем однородцы бая. Даулетбек знал, что делал, ибо его молчание было делом. Тонкое это, высокое дело -молчать к месту да ко времени, если ты пророк.
Какое величие на его челе! Какая горькая мука в глазах! Разве он сказал «да» начальству? Разве он сказал «нет» народу? А между тем он служил царю верой и правдой. Клубницкий понял: пока здесь при нем этот человек, там, на летовке, будет мир, покой и терпенье.
Две недели тому назад была у Даулетбека смутная минута, когда и он вроде бы обмолвился: не дадим джигитов. А потом приехал из города старший сын, новый человек среди сыновей их рода, постигший таинство русской грамоты и русских денег. Он богател на торговле с быстротой, завидной для степняка. Сын привез из города приветное словцо, из которого следовало - отцу молчать, дабы слышнее было царя.
И Даулетбек, сын Даркембая, молчал, а на летовке в аулах не знали, почему он молчит, ждали смирно, ждали с надеждой.
Шепот в юрте Клубницкого, однако, не утихал, и теперь склонялись друг к другу не только старики.
- Лучше на край света, чем так жить.
- Уйдем, пусть правитель делает, что хочет.
Тем временем подскакал и вбежал в юрту толмач с бумагами в руках. Конвойные, которых ему придал Клубницкий, остановились в дверях с шашками наголо. Прибыли списки!
И тут случилось то, чего все-таки не ждал Даулетбек, никак не ждал и Клубницкий, а может, и сами красношапочники. Вскочили все, кроме Даулетбека; кряхтя встал и Жылкыбай... И с криком: «Пошли! Пошли!» - повалили вон на волю.
Тщетно выходило из себя начальство. Тщетно солдаты преграждали дорогу ружьями, замахивались прикладами. Люди шли прочь от юрты, прочь из аула Даулетбека к соседнему ближайшему аулу.
Когда же они вышли к отлогому лесистому холму неподалеку, им навстречу из-за холма и из леса выступили люди из соседнего аула и еще из многих аулов. Это были женщины, старцы и дети. Они собрались давно и ждали весь день под дождем, моросившим из рваной кошмы тумана, которая висела над лощиной. Они держались порознь и семьями, а сейчас сошлись вместе. Было их не менее ста. Лица печальны и унылы, иные строги, иные злы. У женщин и детей заплаканы глаза.
Увидев их, мужчины, шедшие из аула Даулетбека, стали выкрикивать:
Лишились, лишились джигитов люди...
Услышав это, женщины заголосили, запели жоктау, плач по умершему, содрогающий душу:
Обе толпы, большая и маленькая, слились и смешались. Зашумели, загалдели все. Женщины, старики цеплялись друг за друга со стонами и громким рыданьем. Толпа толкалась и ворочалась, вздымая к небу множество скорбящих и грозящих рук, и вдруг с ревом повалила к аулу Даулетбека, к юрте Клубницкого, у которой нестройно стояли солдаты с ружьями наперевес.
* * *
Еще утром, когда Клубницкий собирал чиновников из окрестных аулов, вся округа всполошилась. Сходились старики, сбегались женщины, дети к коновязям, на приаульные лужайки, гомоня на все голоса. Мужчин, однако, не видно было.
- Этот главный из Верного... дерется, как шайтан... рвет списки с мясом...
- Наехала тьма солдат. Штыки, сабли голые...
- Говорят, зажали рты Даулетбеку и Жылкыбаю. Может ли так быть?
- Это конец. Пропали джигиты!
- А где они, наши-то? Куда подевались? Обабились они, что ли?
Люди метались из стороны в сторону, кружились, как дети, играющие в жмурки, с повязкой на глазах, то приближаясь, то удаляясь от белой юрты Клубницкого. Она одиноко стояла на каменистом берегу реки, на крутой излучине, огибавшей подножье горы, заросшей соснами. Она манила и отталкивала, как злой дух ночью в глухом бору.
- Чего зря стоять? Идти надо...
- Узнать, что да как, спросить. Разве нельзя спросить?
- Пусть начальство посмотрит, как мы плачем. Хорошо ли, когда народ обливается слезами?
- Где волостные, где старшины? Будь они неладны...
- Прячут свои побитые морды!
- Почему аксакалы с этим неверным?.. Что им там делать?
- Ох, что-то они засиделись... Это не к добру.
- Отправить бы его не солоно хлебавши, без списков! Встретили без кумыса, проводить бы в шею...
- А джигиты, где джигиты? Почему не садятся на коней? Кто же, если не они, покажут, что и мы живые люди!
Джигиты как сквозь землю провалились, и женщины, матери, невесты, были в страхе, а старики в гневе. Что еще за стыд и срам на нашу голову? Не схоронив, не оплакав, вдруг осиротели.
Подошел старый пастух. Послушал, посмеиваясь в бороду. И поднял над головой свою клюку.
- Что кричите, что шумите? Разорались со страху. Будут вам джигиты! Вон из того леса.
- Ой, правда? Ой!
- Как же они там оказались? Как это мы не углядели?
- То-то что не углядели. Видел я на опушке вроде бы табун коней... и хоть бы один при нем табунщик... будто бы ни одного! Значит, это они. Значит, правда.
- О господи, помоги им, не оставь их...
- О святой пращур, укрепи нас всех...
Старухи и девушки расплакались. Старики повеселели. Стали крякать, гладить бороды.
- Кто же их собрал? Много ли