Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега
Чем ближе ко вратам, тем торжественнее становилась поступь доминиканца, неземная благодать разливалась по лику святого отца. Входя под свод, он шагал уже, казалось самым набожным зрителям, над землею, златой ковчежец плыл над его ладонями по воздуху. Старшие Сенарега, Амброджо и Пьетро, со склоненными головами смиренно шествовали по бокам божьего человека, немного от него отставая.
Снова ударили пушки со стен, и процессия с величавой медлительностью направилась к недавно выстроенному малому костелу замка.
Святости в воздухе Леричей в те торжественные минуты было много, но каждый думал все — таки о своем.
Ближе всего к богу были мысли мессера Пьетро. Наконец, наконец — то прибыла в замок долгожданная реликвия, которая освятит его дом, принесет удачу и благость, сделает угодными господу все его предприятия! Правда — Пьетро пощупал у себя на груди — в золотой ладанке под его сорочкой хранится капля млека пресвятой девы, но капля суть капля, как ни свята, в доставленном же аббатом ларце лежит кое — что потяжелее и столь же древнее — немалая часть щиколотки святого Иосифа. Это и надежнее, и крепче.
Бравый мессер Гандульфи — младший взирал на все вокруг с привычным . вожделением к чужому. Его бы воля — выпустил бы с абордажными тесаками на этот берег всех, кто на галее, — матросов, пиратов, гребцов. Мужей и старух — под нож, молодых красоток — в постели, затем — на корабль. А эту юную отроковицу, что ждет, потупив глазки, у двери часовни, — ему, храброму Джироламо, на такой и жениться потом можно, если у других ее родичей на приданое деньги есть, да и гербом семейство славно, не помешал бы Джироламо и герб. Золото и прочее ценное — тоже на галею, нечего ему тут пропадать. Но — нельзя, нельзя!
Конрад фон Вельхаген, следовавший сразу же за братьями с мечом на плече, как велел устав Ордена, сокрушаясь, что тем грешит, мыслил о том, как, очистившись исповедью, упадет святому мужу в ноги со смиреннейшею мольбою — заступиться перед вышними Ливонского братства за него, покинутого воина, прислать долгожданный выкуп. Уж он, брат Конрад, отслужит святой церкви благую помощь ее и молитвою, и кровью, если потребуется, своею, всей до капли.
Сам святой муж тоже нес, вместе с ковчежцем, в замок братьев свои упорные думы — здесь ли, в Леричах, то лицо, которое он, смиренный слуга божий, с таким упорным прилежанием разыскивает по всем крепостям и градам вдоль Черного моря и прилегающих областей? Полный экстатического элея, взгляд аббата тем не менее цепко обшаривал толпу: здесь ли он, искомый, которого, верил монах, он должен узнать по вышнему наитию, с первого взгляда. Вот всплыл, будто из минувших лет, благолепный лик мессера Антонио. Взгляд аббата, не задерживаясь, скользнул далее, а мысль возрадовалась: вот кто здесь объявился, нежданный, сам господь послал. Но главный предмет его поисков, — здесь он, или бегает где — то?
Шествие приближалось к цели, когда из — за рядов встречающих с радостным воем выкатилось уже виденное Тудором нелепое и страшное существо. Раб Чьомортани, обливаясь слезами, пал перед отцом Руффино во прах, обнимал и лобызал ноги доминиканца, захлебывался счастливым скулежом. Аббат застыл на месте, не меняя выражения лица. Но сбоку уже спешили дюжие ратники, оттащившие тут же в сторону, как мешок тряпья, воющего раба. Пьетро морщился в великой досаде. Бесполезный покамест раб до сих пор в Леричах только даром ел хлеб, никого не успев еще ни казнить, ни на дыбу вздернуть. Если надо, впрочем, любой наемник кого угодно иссечет или повесит, не моргнув. Палач только хранил ключи от тюрьмы. Но Пьетро основывал новую державу, потому и держал бездельника Чьомортани в Леричах: что за государство без ката! Откуда, однако, мерзкий палач знал святого мужа, которому пал в ноги, какие совместные воспоминания объединяли этих двоих?
Но вот вступила, наконец вступила во храм Сенарега святая, бесценная реликвия! Возгорелись во храме нимбы бесчисленных свечей, вознеслись молитвы. И запел торжественно, настраиваясь на ходу, грубоголосый, стараниями Конрада обученный хор ратников и замковых прачек, возвещая, что состоялось малое открытие часовни и доступна она с того часа для всех. Великое, главное освящение будет отпраздновано позднее, после торжественного молебна, и сопровождено проповедью.
Потом началась выгрузка всего, что привезла в Леричи галея. Слуги, моряки и ратники на больших челнах везли к берегу, а потом волокли к замку малые кулеврины[50], порох, ядра, пищали, мечи, алебарды, откованные в Каффе, крепкие арбалеты, пучки дротиков и стрел. Для хозяев привезены были вина, пряности, благовония, тонкие одежды, несколько зеркал, для хозяйства — сосуды, кухонная утварь, полотна, ковры. Сгрузили свинец, краски, дверные петли, засовы, запоры, оконные толстые стекла, ковальное железо. Доставили по складам и товары для торга и обмена со здешними дикарями — оружие, красно выделанные шишаки, перья для шеломов, плети для рабьих спин, сукна, шелка, брокарт[51], парчу, чеканные сосуды, венецийский хрусталь и многое иное, способное прельстить не только кочевых ханов, но и польских, и литовских панов, и московских да молдавских бояр и боярчат.
Потом стали грузить корабль. Понесли на него мешки с хлебом, бадьи с медом, огромные круги свечного воска, сало, множество кож, льняную пряжу и полотно, а главное — бережно укутанные в тонкую ткань куны и соболи — драгоценные связки пушнины, золото севера и Поля.
Пока таскали товары, в замке вершил дела, для которых прибыл старый каффинский нотариус. Мессер Никколо составил и скрепил подписями свидетелей много важных бумаг, среди которых, под гербом Генуэзской республики, — акт о вступлении ее честных граждан во владение участком земли, отданным им Великим княжеством Литовским, акт о владении замком со всеми постройками, завещания старших братьев — мало ли что могло случиться с ними здесь!
Благословив немедля отплывавших отца и сына — галейное время дорого, — отец Руффино отклонил предложение отдохнуть перед великой мессой в отведённой ему лучшей комнате донжона и поднялся на вершину сторожевой башни. Отсюда патеру были хорошо видны выросшие за его отсутствие надежные укрепления, служебные постройки и жилье, отправляющийся корабль. Не Каффа еще, далеко не Каффа, но дайте срок!
В первый раз, несмелым теноровым ударом, колокол новой часовни позвал жителей замка к молитве. Отец Руффино еще раз окинул довольным взглядом созданное его стараниями каменное гнездо и стал спускаться по крутой лесенке вниз.
2
Отзвучал торжественный, с особым величием гремевший среди здешних пустынь «Tе, Dei, laudem!»[52]