Александр Мусин - Церковная старина в современной России

Точно так же решалась судьба не только богослужебного имущества общины, но и всей недвижимости в целом. Спасский монастырь в Старой Руссе царской грамотой от 3 декабря 1655 г. был приписан к Иверскому монастырю «со всяким строением, с вотчинами и с всякими угодьями». Судя по всему, такое вынужденное объединение монашеских общин предполагало не столько изменение права собственности, сколько передачу этой собственности в «оперативное управление». Иверскому игумену было велено, дабы он «сыскал прежние отписные книги, что к тому монастырю изстари по нашим жалованным грамотам и писцовым книгам было». Имущество одного монастыря не растворялось в собственности другого. Совершенно очевидно, что факт пожертвования этих предметов на церковные нужды не должен отодвигать на второй план вопрос о праве собственности на них. Это допускало возможность отчуждения, трансформации и даже уничтожения церковной недвижимости, что доказывается практикой, предполагавшей снос обветшалых церквей и переплавку литургического имущества на государственные нужды.

Вынужденный снос и разборку храмов предполагало еще право эпохи императора Юстиниана Великого, хотя первый казус такого рода связывается агиографической письменностью с патриархом Каллиником († 705), от которого император Юстиниан II (685–695) потребовал благословить разборку Влахернского храма в Константинополе, мешавшего строительству нового дворца. Изначально патриарх отказывался, однако, в конце концов воскликнул: «Слава Тебе, Христе, терпящему всяческая!». Согласно тексту, стены храма пали сами собой. В России стены как падали от ветхости, так и разрушались сознательно. Окраины Смоленска уже в XIII в. украшали руины княжеских храмов, построенных менее чем за 100 лет до этого.

Опричнина и Смутное время также оставили следы храмовых запустений и разрушений. В 1698 г. опись Новгородского Вяжищского монастыря упоминает находившуюся в монастырском ведении каменную церковь свт. Николая на Яковлеве улице в Новгороде, стоящую без пения, у которой крыльцо и паперть за ветхостью «порассыпа-лись», а кровля «огнила» [19]. Ветхость церкви с деревянной главой и каменной «шеей» заставила владельцев снять и то и другое, «чтоб сводов верхних и нижних не обрушило». Если ризница была передана в другой храм, то церковный архив оставался в церкви положенным в сундуке и «сомкнутым замком вислым немецким смычным». Ветхие иконы продолжали пребывать в церкви.

Начало новой волне обветшания храмов положила секуляризация 1764 г. Их снос происходил уже в XIX в. [20] Традиционно материал, полученный при разборке, чаще всего употреблялся для нового церковного строительства, хотя известны случаи растаскивания его «православным народом» для своих нужд. Судя по всему, особого чина на снос и разборку храма так и не было создано, однако выработался определенный ритуал. 25 февраля 1900 г. Синод разрешил разобрать и перенести в Петербург «Суворовскую» церковь (1789) из с. Кончанское Новгородской губернии. 15 марта, после последней литургии, антиминс этого храма с крестным ходом был перенесен в ближайшую церковь, после чего был зачитан указ о перемещении храма. Разборка, начиная с креста на маковке, проходила под пение «Тебе, Бога, хвалим» и «Спаси, Господи, люди Твоя».

Итак, церковная собственность на Руси существовала, и ее существование не подвергалось сомнению Российском государством, о чем свидетельствуют все секуляризационные попытки 1503–1764 гг. Однако этими мероприятиями лишь непоследовательно ограничивались рост земельной собственности церкви и право распоряжения соответствующими доходами [21]. Естественно, это вызывало сопротивление клира, достаточно вспомнить возникшее на Руси апокрифическое «Правило святых отец 165 на обидящих Божиа церкви» XVI в., но в целом не рассматривалось обществом как «гонение на Церковь». Отметим, что реформа 1764 г. представляла собой выкуп церковных земель со стороны государства. Епархии, монастыри и храмы, лишившиеся земли, были переведены на штатное денежное содержание от казны. Точно так же были осуществлены меры Петровского времени по секуляризации богослужебного имущества «для нужд обороны страны» в Северной войне и ликвидации ее последствий. 20 апреля 1722 г. вышел указ о привозе в Синод привесов и приношений с икон. При этом было указано «за курьезные вещи деньги дать достойно цены без удержания» [22]. Стоит сравнить мероприятия XVIII в. с событиями диссолюции в Англии в 1535–1541 гг., ставшими ключевым мероприятием церковной реформы короля Генриха VIII. Острие компании было направлено на отчуждение храмовых ризниц как тезаврированного капитала, а также на изъятие свинцовых кровель и оконных переплетов, которые должны были быть обращены на пользу общества и государства, понятых как пользу Церкви.

Отметим, что ведомственная принадлежность храмов и их богослужебного имущества как следствие прав церковного владения, свято уважалась Империей. Так, 7 апреля 1883 г. Петропавловский собор в Санкт-Петербурге был переведен из епархиального ведомства в придворное, а 13 января 1894 г. то же самое было предпринято в отношении Архангельского собора в Московском Кремле. Такого рода передачи храмов в новое «оперативное управление» сопровождались передачей штатов, имуществ и капиталов, а из сметы Синода в смету придворного ведомства переносились все казенные суммы на содержание храма и жалование клира. Аналогичным образом храм Воскресения Христова в Петербурге был 9 марта 1908 г. передан из ведения Министерства Императорского двора в ведомство православного исповедания. Через два года предусматривался отчет представителей епархии в Государственной Думе. Также и Спасский Староярмарочный собор в Нижнем Новгороде, построенный в первой половине XIX в. за счет казны, управлялся губернатором и ярмарочной конторою, директор которой был одновременно и старостой, и выборным от купечества. Только 10 мая 1852 г. храм был переведен из губернского ведения в епархиальное подчинение.

Вопрос о церковной собственности достаточно остро встал в начале XX в. в связи с участившимися случаями расхищения и распродаж предметов церковной старины. В связи с этим 8 апреля 1908 г. председатель Императорского Московского археологического общества графиня Прасковья Уварова (1840–1924) предложила императору Николаю II объявить всю церковную древность государственной собственностью. На письме император начертал: «Заслуживает всякого внимания». Однако 24 июля Совет Министров отклонил это предложение. Документ не совсем точно цитирует возражения, представленные министром юстиции Иваном Щегловитовым и обер-прокурором Синода Петром Извольским. Из ответа следовало, что «отобрание у Церкви издревле и на законном основании приобретенного ею имущества… явилось бы нарушением коренного начала действующего законодательства, строго охраняющего неприкосновенность частной собственности». Однако в этом случае документ цитирует записку министра юстиции от 27 мая, где слова «частная» нет. Щегловитов просто указывает, что такое отчуждение повлечет за собой нарушение правовых начал, в частности ст. 77 Свода законов Российской империи (Т. 1, ч. 1. Изд. 1906 г.), где указано, что «собственность неприкосновенна»[23]. При этом министр допускал, что право собственности не будет нарушено, если ограничить возможность «церковных установлений» распоряжаться памятниками старины. Министр и обер-прокурор лишь считали, что такое ограничение «вряд ли целесообразно». И тот и другой прекрасно представляли себе «загадочную русскую душу» и ее отношение к правам собственности: памятники ждала угроза при любой ее форме, особенно при попадании в руки бюрократии. Лишь идеалистка Уварова верила в закон и порядок. Таким образом, на момент октябрьского переворота Православная Церковь в России, в лице своих общин и учреждений обладала вполне заметной собственностью, существенной частью которой были памятники культуры[24].

В 1917 г. «мечта» ревнителей старины, считавших необходимым объявление памятников церковной культуры государственной собственностью, казалось бы, свершилась. Лучше, как и предполагали Извольский со Щегловитовым, не стало. Стало хуже. Принудительный атеизм, отменив принудительное православие, вскрыл настоящее отношение российского общества к этому православию. Взорванные соборы, заброшенные приходские храмы и костры из икон – все это было сделано руками некогда православных людей, любящих теперь прикидываться жертвами «мировой закулисы». Из «своего» церковное имущество вдруг стало «чужим». Своим оно осталось лишь для приходских подвижниц и российской интеллигенции, пытавшихся спасти хоть что-то из христианской старины, бросаемой в пасть революционному молоху.

Октябрьский переворот подменил взаимовыгодную секуляризацию принудительной национализацией. Репрессивные меры в области имущественного права имели не просто экономический характер, но ясно выраженный атеизирующий смысл. Декрет Совнаркома «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» 23 января 1918 г. лишил церковные общины прав юридического лица и собственности (ст. 12). Церковное имущество объявлялось народным достоянием, богослужебная часть которого могла передаваться прихожанам «в бесплатное пользование».