Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1970 год
Болезнь
Так жил и работал Антониу до сорока семи лет. Затем пришла болезнь. Начали болеть суставы. Сначала глухо, потом все острей и острей. Появились какие-то странные язвы на теле. Пальцы рук и ног становились непослушными. Стало трудно держать молоток и резец... Однажды утром, пытаясь побриться, он со страхом увидел, что судорога искривила шею и смяла рот в дикой гримасе. Охваченный ужасом, он бросился к медикам, знахаркам и шарлатанам. Те полезли в свои пыльные фолианты, где были указаны снадобья для любых видов немощи. Против раннего полысения незаменим был жир медведя. От «дурной болезни» помогал порошок, изготовленный из высушенной и истолченной гадюки. Нервные расстройства лечились окуриванием дымом от перьев куропатки, либо человечьих волос, либо старых подметок, либо ослиных копыт... От всего были средства в старинных книгах. Беда только в том, что не помогли они Антониу.
Болезнь прогрессировала. Шептались старухи по завалинкам Вилы-Ринки, что это господь ниспослал кару на грешника за его беспутство в молодости. Вздыхали и крестились испуганно женщины, некогда плясавшие с ним до утра и обнимавшие на рассвете неотразимого и неутомимого мастера, а некоторые плакали горько. Народ прозвал Антониу «Алейжадиньо», что означает «Несчастненький», «Отверженный», «Убогий».
Трудно сказать, что его мучило больше: страдания физические или боль, поразившая душу. Люди стали сторониться его. Когда шел он по горбатым переулкам Вилы-Рики, закутанный до пят в голубой плащ, захлопывались ставни, и матери торопливо звали детишек. Он стал ходить к месту работы — в храм, где рождался очередной алтарь, — до восхода солнца, чтобы избежать испуганных взглядов соседей и случайных встреч. А возвращался затемно, когда город засыпал. Он понимал, что люди боятся его, потому что подозревают проказу. А прокаженный должен быть изгнан из города и страны. Таковы были законы предков: прокаженных не могли даже хоронить на общих кладбищах...
Потом он лишился возможности ходить: сгнили и отвалились пальцы на ногах. Трое его слуг — Маурисио, Агостиньо и Жануарио — старались не глядеть на своего хозяина. Жануарио, которому пришлось таскать Антониу на своей спине, пытался покончить с собой. Потом смирился. Приспособил мула, куда можно было усаживать хозяина. Потом сколотил для него носилки...
Прошел еще год, и случилось самое страшное: стали мертветь и отваливаться пальцы рук. И кто-то из немногих, наблюдавших развитие этой трагедии, рассказывал потом, что в ярости Алейжадиньо рубил себе пальцы. Он клал их по очереди на кедровое полено и кричал Жануарио: «Руби!» И тот рубил...
Губительный недуг разъедал тело Антониу. Но дух его, неистовый и непокорный, не сдавался. Лишившись пальцев на ногах, он стал ползать на четвереньках. Потеряв пальцы на руках, он заставил Маурисио привязывать к культяпкам молоток и зубило. Молоток — к правой, зубило — к левой... И продолжал работать, скрываясь от людей. Загораживаясь в храмах и богадельнях специальным пологом, чтобы никто не мог видеть его. Что это? Отчаяние? Одержимость? Или великая сила духа? Все эти слова, впрочем, кажутся немощными, чтобы передать истинный смысл случившегося. Немного в истории искусства таких примеров одержимости, гордости и мужества.
37 лет продолжалась эта неравная схватка. 37 лет длился поединок Антониу Алейжадиньо с болезнью. 37 лет медленно умирающий зодчий ваял скульптуры, барельефы, конструировал храмы и расписывал фрески инструментами, привязанными к изуродованным кистям рук. Именно так, с помощью молотка, привязанного к обрубку правой руки, и зубила, прикрепленного верным Маурисио к остатку левой кисти, он создал главное дело своей жизни, величайший памятник, который не занял в учебниках и монографиях по истории искусства места рядом с бессмертными творениями мировых мастеров лишь потому, что ученые мужи еще не открыли его. Потому, что мир еще почти ничего не знает об этом поразительном взлете человеческого гения.
Речь идет о мало известном за пределами Бразилии храме в городке Конгоньяс-де-Кампо.
Пророки Конгоньяса
От Ору-Прету до Конгоньяса — около сотни километров. У столбика, отмечающего 389-й километр, если отсчет вести от Рио, — поворот налево. Вскоре после поворота мы увидели перед самым капотом машины некую фигуру в сером мундире, строго вздернувшую вверх руку. Взвизгнули тормоза, машина послушно остановилась. Фигура приблизилась к водителю.
— Вы хотите посетить Конгоньяс-де-Кампо?.. — в голосе звучал металл, но на подбородке предательски вздрагивал редкий, еще не тронутый бритвой пух.
— Да...
— Тогда разрешите представиться. Я — член местной организации бойскаутов — Жозе Кейрос Фильо. Наша организация помогает туристам: показываем дорогу, объясняем, что непонятно... И все такое прочее. Если вы не возражаете.
Мы не возражали. Отодвинув ногой сумку с бутербродами, розовощекий лоцман уселся рядом с водителем, вздохнул озабоченно и распорядился:
— Пожалуйста, прямо.
Пока «аэровиллис» нервно вздрагивал на окраинных ухабах и опасливо перебирался через скрипучие мостки, Жозе беглыми мазками рисовал портрет Конгоньяса: «Около двенадцати тысяч жителей, две газеты, госпиталь на девять коек, одна «синема» и четыре телефонных аппарата... Основан в 1700 году...» Насчет этого ни у кого сомнения не возникали: крохотные домишки с осыпающейся черепицей, покосившимися оконными рамами и потрескавшимися скрипучими дверьми действительно выглядели на двести семьдесят лет, никак не меньше.
На высоком холме, высившемся над городком и окрестностями, виднелся храм «Бон Жезус де Матосиньос». Скромный и строгий, ничем не примечательный храм...
Пока машина по петляющим боковым улочкам взбиралась на вершину холма, Жозе Кейрос Фильо вводил нас в курс дела: «Храм был построен группой архитекторов, в их числе Маноэль Родригес Коэльо, Жоан де Карвальяэс, Иеронимо Феликс... Однако своей славой он обязан в первую очередь статуям двенадцати пророков, установленным при входе. Эти статуи, — закончил монотонно, словно читая текст по бумажке, наш гид, — принадлежат резцу известного скульптора Алейжадиньо...»
Тут мы выехали на площадь перед храмом, и «представитель организации бойскаутов» взмахнул рукой, указывая на место возможной стоянки автомобиля, а затем поглядел на нас с необычайно довольным видом, словно это он, а не Алейжадиньо высек из серого «педра-сабана» — «мыльного камня» — двенадцать скульптур, расположившихся вдоль лестниц и террас, сооруженных у главного входа.
Двенадцать пророков: Исайя, неистовый старец, бросающий в лицо каждому, кто проходит мимо, гневные слова. Молодой красавец Даниил, погруженный в какую-то вечную думу. Абдиас, властный и гордый, предупреждающий о близости страшного суда. Страдающий Иеремия, рассудительный и уверенный в себе Барух. И все остальные — согретые жарким сердцем больного художника — усталые и грустные, гневные и мятежные, они словно ведут нескончаемый, длящийся веками спор друг с другом. О смысле жизни, о ее жестокости, о людской несправедливости, о неизбежности, неотвратимости конца и о том, что, несмотря на все это, на несправедливость и жестокость этого мира, придет когда-то час справедливости. И пусть боятся этого часа, этого дня дьявольские силы, живущие в людях и среди людей...
Двенадцать пророков... Кажется, что больной художник, собрав последние силы, вложил в них свою душу, отдал им гаснущее в собственной груди тепло.
Но это еще не все. По аллее, ведущей к храму, стоят шесть маленьких часовен. Внутри их во влажном, пропахшем плесенью и гнилью полумраке находятся еще 66 деревянных, вырезанных из кедра скульптур Алейжадиньо, объединенных в семь сцен, изображающих «страсти Христовы»: весь печальный путь «Жезуса» (так по-португальски произносится имя Иисус) от тайной вечери до распятия. Вот он, Иуда Искариот. На его деревянном теле — следы ножей и застрявшие пули: истеричные паломники уже 150 лет сводят с ним счеты, вымещая на безответном куске кедра древнюю, как мир, ненависть и презрение к предателям и шкурникам. «Жезус»... Вероятно, миллионы раз художники всех эпох, народов и цветов кожи воплощали эту евангельскую фигуру в бронзе и гипсе, на холсте и в камне. Алейжадиньо был одним из первых, если не первым, кто, сохранив страдальческое, скорбное, классически-смиренное выражение лица Иисуса, наделил его мускулистым телом атлета. Почему? Зачем он это сделал? Много таких вопросов можно задавать Алейжадиньо. Почему он часто сознательно менял положение стоп у своих скульптур, как это видно, например, у пророков Исайи или Иеремии?.. Правая нога неестественно вывернута вправо, а левая — влево, словно пророки спутали башмаки, надев правый на левую ногу, а левый — на правую...
Почему во многих своих работах Алейжадиньо, прекрасно знавший анатомию человека, вдруг разрушал привычный рисунок кисти руки, делая все пять пальцев параллельными, не выделяя большой палец? Почему у некоторых пророков, например у Исайи, обнаруживаются дефекты в изображении рук? Что это: своеобразная «подпись» мастера, желающего таким образом навечно удостоверить подлинность своих работ? Или, быть может, страдающий художник сознательно наделял свои творения своими личными муками, болями, недугами?..