Моя императрица - Николай Павлович Иванников

— Алексей Федорович… — проговорила графиня, с трудом подавив влажный всхлип. — Вам уже известно, кто мог это сделать?

— У меня есть подозреваемый, но нет доказательств, ваше сиятельство, — ответил я с коротким поклоном. — А потому я не считаю себя в праве называть каких-либо имен. Могу лишь добавить, что это дело рук того же человека, который убил давеча государя нашего Михаила Алексеевича…

Голова графини недоуменно наклонилась вбок, едва ли не до самого плеча.

— Вы имеете в виду камергера Лефорта? — спросила она удивленно.

— Отнюдь. Я имею в виду того, кто заставил господина Лефорта совершить данное преступление. Этот человек испробовал подобный способ убийства на вашем муже и князе Бахметьеве, а затем использовал его против нашего государя… Это все, что я могу сказать вам, Вера Павловна.

— Но ведь тогда… — прошептала графиня. — Это должен быть кто-то весьма высокопоставленный!

— Более того, — заметил я, — он должен иметь какие-то претензии на власть и возможность заполучить ее после смерти императора. Ведь государь так и не оставил после себя наследника престола Российского.

После этих слов графиня Румянцева сразу вся как-то поникла. Плечи ее опустились, а голова свесилась ниже их. Будь в зале немного темнее, и я мог бы подумать, что у графини и вовсе нет головы, и стоит она передо мной на своих ногах лишь подвластная воле какой-то злодейской магии.

Почему-то вспомнился облик казненного Генриха Глаппа, его изувеченное тело, лишенное головы и конечностей. От этого воспоминания я даже содрогнулся, но сразу взял себя в руки. Да и графиня уже подняла голову и расправила плечи, вновь приобретя царственную осанку.

— Собственно, именно по этому поводу я и пригласила вас в свой дом, — сказала она.

— По какому такому поводу? — опешил я. — Я вас не понимаю? Что вы имеете в виду?

Графиня со вздохом снова опустилась в кресло.

— Сядьте, камер-юнкер, — потребовала она неожиданно резко. — Сядьте и выслушайте то, что я вам расскажу…

Я послушно выполнил ее приказ и принял самый заинтересованный вид. Кинув косой взгляд на Катерину, я заметил, что она тоже преисполнена любопытства. И тогда графиня начала свой рассказ.

— Как вы можете видеть, Алексей Федорович, я нахожусь в таком положении, когда визит в мой дом лекаря говорит не о болезни, а о скором появлении в этом доме нового графа Румянцева… Да-да, не удивляйтесь, я уверена, что родится мальчик! И медик мой тоже уверен в этом, поскольку все признаки говорят о том, что это будет именно сын. Я назову его в честь его отца, Александром. Будет он Александром Александровичем.

— Внешние признаки не всегда создают истинную картину, — возразила Катерина.

Вера Павловна быстро глянула на нее — впервые с момента встречи — и заметила:

— Может быть вы и правы, но все же я более склонна доверять мнению моего медика. Потому что он врачует не только меня, но и государыню Марию Николаевну.

— Вы сейчас говорите о лейб-медике Монсее? — удивился я. — Яков Фомич и вас врачевать изволит?

— Да, мы с господином Монсеем старые знакомые. Неоднократно оказывали друг другу услуги самого разного толка…

Оказывается, лейб-медик Яков Фомич Монсей — он же Джеймс Монси, англичанин, состоящий на службе российской короны — следил за состоянием графини Румянцевой с самых ранних сроков беременности. Своевременно проводил профилактические осмотры и назначал различные порошки, необходимые для успешного вынашивания плода. С графом Румянцевым они были в приятельских отношениях, и потому плату за свои услуги он брал лишь символическую, которая должна была лишь обозначить чисто профессиональный повод для его визитов в дом Румянцевых.

Но этот факт вовсе не мешал ему, после осуществления осмотра и выписки врачебных рекомендаций, выпить бокал вина в гостиной и провести какое-то время за светской беседой. После гибели графа он одним из первых навестил Веру Павловну, чтобы выразить ей свои соболезнования. И это даже несмотря на то, что сам граф в этом деле выглядел не только душегубом, но еще и самоубийцей, что являлось не меньшим грехом, чем первый.

Последние дня графиня чувствовала себя очень плохо. И состояние ее можно было понять: когда ты носишь в своем чреве ребенка последние дни, а может быть даже и часы, то известие о смерти мужа явно пойдет не на пользу твоему здоровью. И Яков Фомич, являясь старым другом Румянцевых, сразу же и чрезвычайно этим обеспокоился. На следующий же день после той самой «кровавой ассамблеи» он явился к графине и настоял на внеочередном осмотре. Вера Павловна согласилась, хотя то состояние, в каком она находилась в первые часы после получения страшного известия, совсем этому не способствовало.

Впрочем, вполне возможно, что именно своевременное вмешательство медика, его порошки и небольшое кровопускание помогли избежать тяжелых последствий.

— А два дня назад Яков Фомич снова пришел, чтобы справиться о моем состоянии, — добавила графиня, поглаживая живот.

Ткань платья была натянута на нем столь же туго, как натягивается кожа на барабан, и мне порой казалось, что я вижу, как вспучивается на нем небольшой бугорок от пяточки притаившегося во чреве младенца. И Вера Павловна тогда хмурила брови и мягко похлопывала ладошкой по этому бугорку, словно призывая ребенка к порядку.

— Это произошло как раз накануне известия о том, что камергер Лефорт застрелил императора, — продолжала Румянцева. — Яков Фомич в этот раз остался доволен результатом осмотра. По его словам, родоразрешение должно случится в ближайшие дни. Он наказал при первых признаках начала родов послать за ним посыльного, а потом мы вместе выпили кофий. Еще он поведал мне про пару случаев из своей практики, когда ему приходилось принимать роды.

— Уверен, что это была очень занимательная беседа, — не очень-то вежливо перебил я. — Однако я не вижу в этом ничего, что могло бы составлять государственную тайну, Вера Павловна. Вы по-прежнему уверены, что ваша новость столь уж важна?

Я чувствовал некоторое разочарование. Все эти неожиданные визиты, многообещающие записки, странные намеки на важность, могли быть не более, чем фантазиями убитой горем вдовы на последних днях беременности. Как известно, женщины в таком состоянии много чего могут нафантазировать, и способны