Ядовитые мальчики - К. Л. Тейлор-Лэйн
Меньше чем через год я стану квалифицированным психиатром, но не уверен, что это действительно то, чем хочу заниматься в своей жизни. Кроме того, я работаю в охранном бизнесе Беннета и выполняю некоторые другие его, менее блестящие поручения.
Я снова сосредотачиваюсь на экране, ослепительно ярком в тусклом свете моего темного кабинета. сплошь богатое дерево и темно-зеленый ковер, стены заставлены полками с томами книг, которые я никогда не читал. Отдельно стоящая лампа в углу за моей спиной излучает теплый оранжевый свет. На большом окне опущены жалюзи, тяжелые бархатные шторы тоже задернуты.
Кэррингтон.
Это имя врезалось мне в память, как будто оно было моим самым родным. То, чего я не могу забыть, не забуду, не после того, что Майкл Кэррингтон сделал с семьей моих лучших друзей, моими братьями во всем, кроме крови. Это единственная причина, по которой мы все так близки. Мы всегда хотели построить лучшую жизнь для их мамы, заботиться о ней с тех пор, как их отец попал в тюрьму.
А гребаный Майкл Кэррингтон был оффшорным бухгалтером, стоявшим за всем этим.
И что же он, блядь, потерял?
Ничего.
Но теперь на другом конце планеты, на наших гребаных коленях, находится его дочь, которую он, по-видимому, пытался спрятать. Другая фамилия, пустая история, адреса школ-интернатов и академий с проживанием вместо дома, жизнь, построенная без какого-либо упоминания родителей где бы то ни было. Были только няни, которые, казалось, менялись так же быстро, как гребаная погода.
Ухмылка растягивает мои губы, дико изгибая уголки.
Поппи Фостер — это Поппи Кэррингтон, и нет большей мести, чем боль, которую причиняет гибель драгоценной дочери человека.
ФЛИНН
Как ты хочешь это сделать?
Спрашиваю я, отправляя сообщение Беннетту. Мы выросли вместе, жили в одном доме с детства. Моя мама, отчим и младший сводный брат, мама Беннетта и его младший брат. Мы сблизились с соседским парнем, ровесником моего брата, и впятером стали неразлучны.
БЕННЕТТ
Поиграем с ней.
Облизывая языком зубы, я пытаюсь не улыбаться. Я чертовски стараюсь не ухмыляться, но не могу остановиться. Мои губы приподнимаются, обнажая зубы, и в тишине комнаты из меня вырывается взрыв смеха. Я поворачиваюсь в кресле, откидываюсь на спинку, втягиваю голову в плечи и смотрю в потолок. Это то, что у меня хорошо получается. А мне никогда не разрешают играть.
Разум — хрупкая вещь.
Стук в дверь заставляет меня прочистить горло и выпрямиться на стуле. Я складываю бумаги вместе, переворачивая их лицевой стороной вниз, и выхожу из папки на своем рабочем столе, закрывая ноутбук.
— Заходите. — зову я, складывая руки на столе и выпрямляя спину.
Широкая дверь со скрипом открывается, внутрь врывается яркий свет, и в комнату входит темноволосая девушка, моргающая в темноте, с морщинкой между бровями.
— А, вы, должно быть, Поппи. Пожалуйста, входите. — улыбаюсь я.
Она выпрямляется, входит в комнату, медленно закрывает дверь за спиной. Ее светлые глаза обшаривают пространство. Я позволяю ей смотреть, ожидая, пока, в конце концов, ее взгляд не остановится на мне, совсем ненадолго, как будто она не в состоянии выдержать. Она переносит вес тела с одной ноги на другую, тревожно переплетая пальцы.
— Присаживайтесь. — я указываю на кресло напротив меня, темно-коричневое кожаное, с широкими квадратными подлокотниками.
Она шаркает вперед, густая челка падает ей на глаза, волосы длиной до талии перекинуты через плечо. На ней черная толстовка с капюшоном и светлая потертая джинсовая куртка с дырами и потертостями на манжетах и подоле. Она скрещивает свои длинные ноги, осторожно садясь в кресло, и наконец, наконец, она смотрит на меня, и у меня такое чувство, что мое сердце останавливается. Большие сиреневые глаза, тонкий нос, закругленный на кончике, толстые губы и высокие скулы.
Черт возьми, она красивая.
Моргая, я прочищаю горло, просто чтобы дать себе время собраться с разбегающимися мыслями.
— Я мистер Маршалл, но вы можете называть меня Флинн. — я снова улыбаюсь, и ее плечи начинают опускаться. — Как ты знаешь, это всего лишь обязательное занятие, чтобы проверить твое самочувствие, посмотреть, как идут дела в школе, и есть ли что-нибудь, о чем ты хочешь поговорить со мной или попросить о помощи. Все, что угодно, лишь бы помочь твоей интеграции в школу, вот для чего я здесь.
Она кивает. Но ничего не говорит, и я тоже молчу, слишком долго, ожидая, когда она заговорит. Хочу услышать ее голос.
Я делаю глубокий вдох:
— Итак, как прошла твоя первая неделя занятий?
— Отлично, спасибо. — тихо говорит она с сильным британским акцентом, на что я думал, что мне будет похуй, но, видимо, моему члену это действительно чертовски нравится.
— У тебя нет проблем с ориентированием? — она качает головой. — С профессорами все в порядке? — она кивает, позволяя своему взгляду опуститься на мои руки, сосредоточившись на моих переплетенных пальцах. — Люди ведут себя хорошо? — она снова кивает, и я, блядь, хочу, чтобы она заговорила. Я уже жажду услышать ее голос: — И ты проверилась у своего психиатра?
Затем ее пристальный взгляд останавливается на мне. Я наблюдаю, как ее покрытая синяками шея перекатывается от ее тяжелого сглатывания.
Признание вины.
— Ты знаешь, что это одно из условий, при которых ты можешь остаться? Чтобы ты отмечалась еженедельно. — тихо говорю я, наклоняя голову в попытке поймать ее взгляд.
— Я знаю. — шепчет она, снова сглатывая. — Я позвоню ему сегодня.
Ему.
Что-то сжимается в моей груди, острое и горячее. Не знаю, почему мне раньше не пришло в голову, что ее терапевтом может быть парень. Наверное, я просто предположил, что это будет она. Я не знаю, почему меня это волнует.
Поппи протягивает руку, рассеянно касаясь пальцами синяка на горле, и, словно забыв о нежной плоти, морщится, быстро откидывая волосы еще дальше вперед, чтобы скрыть его.
Яркий румянец заливает ее щеки. Ее глаза устремляются к моим, и мне требуется вся моя сила, чтобы не перемахнуть через стол, не броситься на нее, не опрокинуть стул назад, не прижать ее к полу и не облизать всю длину ее хорошенького горлышка, не оставить своих отметин.
— Хорошо. — киваю я,