Вера Колочкова - Леди Макбет Маркелова переулка

А однажды не смолчал. Поссорились. Хотя, казалось бы, абсолютно на ровном месте.

У нее каша на плите подгорала, и шестимесячный Никитка проснулся, заплакал. Паша подхватил его на руки, заглянул на кухню:

– Кать, его кормить пора…

– Да знаю, сейчас!

Через две минуты снова настойчивый голос Паши:

– Кать! Иди, корми ребенка! Давай я сам все сделаю, что там у тебя?

– Я же сказала, скоро покормлю!

– Но он же кричит…

– И что? Я должна у него на поводу идти?

– Не понял?.. У кого на поводу? У шестимесячного ребенка? Ты о чем сейчас, Кать?

– Да что ты ко мне привязался! Подумаешь, покричит немного! Зато будет знать, что мать не может все бросить и бежать к нему сломя голову! Пусть учится терпеть голод, это полезный навык!

Паша вдруг пребольно схватил ее за предплечье, развернул к себе. И прошептал тихо, едва сдерживаясь:

– Терпеть? Шестимесячный ребенок должен терпеть? Ты себя слышишь? Ты вообще думаешь, о чем говоришь?

– Да иду уже, иду… Помешай кашу еще пять минут, потом убери с плиты. Прямо убить готов, аж глаза побелели…

Когда накормленный и переодетый в чистые ползунки Никитка лежал в своей кроватке, весело дрыгая ножками, Паша вошел в комнату, сел на стул, нервно потер колени ладонями. Потом, будто решившись, проговорил сухо, почти зло:

– Кать, я поговорить с тобой хочу. Объяснить тебе, если сама не понимаешь. Спросить у тебя, в конце концов… Ведь ты неглупый человек, Катя! У тебя медицинское образование! Как, как ты можешь допускать такие вещи, а?

– Какие вещи, Паш? Это ты про кормление, что ли? Да подумаешь, и потерпел бы…

– Кто? Кто потерпел? Шестимесячный ребенок бы потерпел? У тебя что, совсем здравый смысл отсутствует, я уж не говорю о положенном природой материнском инстинкте?

– Ах, так я уж и мать плохая! Ничего себе! Нашел за что зацепиться!

– Послушай… Послушай меня пожалуйста, Кать. Извини, если я тебя обидел. Давай я тебе как-то по-другому объясню… Вот представь, что ты находишься на месте Никитки. Ты лежишь голодная и беспомощная, тебе есть не дают. Но ты-то как раз знаешь, что рано или поздно все равно дадут… А он! Он-то не знает! Для него это страх, ужас, вопрос жизни и смерти! Страх погибнуть, причем очень скоро!

– Ну уж… Не преувеличивай. Надо же, куда тебя понесло.

– Нет, Катя, не понесло. Я просто хочу до тебя достучаться, хочу, чтобы ты поняла… Хоть что-то… Это очень большой для ребенка страх – остаться без еды. Знаешь, я на первом курсе психиатрией увлекался… И читал учебник одного детского психиатра, доктора Беттельгейма. Он, оказывается, через Дахау прошел, через Бухенвальд… О голоде знает не понаслышке. Именно в лагере он понял, что голод – это не просто издевательство зверей-эсэсовцев, а один из элементов стройной системы превращения человека в идеального заключенного. Даже самого маленького человека. Страх голода разрушает личность, разъедает ее, как ржавчина. Если уж взрослого человека до состояния шестимесячного ребенка можно довести…

– Все! Хватит! Замолчи! Ты что этим хочешь сказать, не понимаю? Что я мать-эсэсовка?

– Да бог с тобой, Кать… Нет, что ты. Просто… Просто я хочу, чтобы ты Никитку любила… Чтобы ты его чувствовала…

– А я не люблю, по-твоему? Не чувствую?

– Почему же, любишь. Но… Как-то не так. Я не знаю… Я не могу объяснить…

– А ты сам-то как его любишь? Да ты его не видишь почти! Тебя же все время дома нет! Еще и меня учить взялся…

– Да не учу я тебя! Не учу! Я просто тебя прошу! Я иногда совсем тебя не понимаю, Кать! Ты… Мы совсем, совсем не слышим друг друга…

– Да, конечно. Ты же всех слышишь, кроме меня. Совершенно чужих людей слышишь, а меня нет. А может, мне заболеть, чтобы попасть к тебе на операционный стол? Может, и меня тогда услышишь? А что, хорошая идея…

Ей очень хотелось плакать в этот момент. Пришлось даже рассмеяться почти истерически, чтобы не заплакать. Паша глянул на нее дико, подскочил с дивана, быстро шагнул из комнаты. Повозился в прихожей, ушел, хлопнув дверью… А она осталась. Подошла к детской кроватке, долго смотрела на Никитку, шмыгая носом и смахивая слезы со щек. Нет, это ж надо в таком грехе обвинить… Что она ребенка своего не любит… Да что он за человек такой? За кого она замуж вышла?

Подняла глаза, увидела в окно, как по двору в сторону крыльца идет Ольга. И впервые не обрадовалась ее визиту. Ох, как не вовремя…

– Что у вас, Кать? – тревожно спросила Ольга, ступив на порог и пристально вглядываясь в ее лицо глазами-буравчиками. – Скандалите, что ли?

– Нет… С чего ты взяла?

– Да ладно… Я сейчас твоего Павла встретила. Бежит, дороги не видит. Не поздоровался даже. Чем ты его так достала?

– Ничем. Говорю же, нормально все.

– Ну, хорошо… Не хочешь, не рассказывай, я и не настаиваю. Наоборот, помочь хотела. А может, вы из-за денег ругаетесь, а? Если из-за денег, ты скажи, я дам взаймы. Отдашь, когда сможешь.

Катя мотнула головой – не надо, мол. Не поверила в проявление дружбы. И без того понятно, чем пахнет эта дружба. Завтра Ольга обязательно разнесет по больнице, что у Романовых проблемы в семье. Оно ей надо?

– Ладно, я поняла, денег не надо. Тогда хочешь, совет дам? Не засиживайся дома, Кать, закиснешь. Выходи на работу. Год отсидишь, и хватит, отдавай ребенка в ясли.

– Что ты, жалко же…

– Да нормально. Никитка у тебя крепенький, ничего.

– Паша будет против…

– Ну, тогда пусть сам сидит. И много он усидит, как думаешь? Не, Кать… Посмотри на себя – ты уже на неврастеничку похожа! Тебе на люди надо, в коллектив! Иначе точно закиснешь! И Романова изведешь! Да и деньги не лишние, времена-то нынче смутные пошли, ой смутные. Сама слышала, как сегодня пациентка в больничном коридоре про нарушение прав орала! И про демократию, и про свободу… Я так поняла, она призывала всех проклятых врачей на чистую воду вывести и зарплату у них отнять. Мол, не за что им зарплату платить, представляешь? Не, Кать… В такие смутные времена, да дома сидеть… Шикарно слишком, что ты…

– Ладно, я подумаю, Оль.

– Подумай, подумай…

Сказала Ольге это «подумаю», чтобы отмахнуться. Но мысль в голове засела. Да и с деньгами действительно было худо – Пашиной зарплаты едва хватало свести концы с концами. Когда Никитке исполнился год, объявила мужу решительно – отдаю в ясли… Думала, он спорить начнет, занудствовать, как всегда. Но Паша только посмотрел тем самым странным взглядом, будто в очередной раз увидел в ней что-то такое… А может, наоборот, не увидел того, что хотел увидеть. Ну и ладно. Действительно, надоело уже бояться и думать, чего он там разглядывает или не разглядывает. Его дело.

Она и предположить не могла, как это трудно на самом деле – когда и ребенок маленький, и работа! Лишнего часа не поспишь, носишься по одному кругу, как заведенная! Дом, ясли, сельский прием! Сельский прием, ясли, дом! А бумаг сколько написать надо, а отчетов! И нигде во всю силу не выложишься, и не успеешь ничего толком… Наверное, потому и пациента того проворонила. От усталости. По невнимательности. Вернее, не проворонила, а в помощи отказала. Пресловутую клятву Гиппократа нарушила, стало быть. Чтоб ей пусто было, клятве этой.