Поймать солнце (ЛП) - Хартманн Дженнифер

— Привет, Элла!

Она как жевательная резинка к моей черной лакрице.

Я стягиваю с головы шапочку и приглаживаю волосы, удивленная тем, что она назвала меня по имени. Все зовут меня Санбери, или новенькая, или как-там-ее. И это самые добрые варианты.

— Привет, — бормочу я, поднимая руку в нерешительном взмахе.

— Ты пойдешь на вечеринку у костра у обрывов завтра вечером?

Я абсолютно уверена, что пропустила это приглашение.

— Не планировала. Все считают меня неудачницей, так что это, наверное, будет неловко.

— Ты не неудачница.

— Вся школа так считает, Бринн. Если верить этому городу, то я умру неудачницей. На моем надгробии будет написано: «Она была неудачницей. И проиграла». — Я пожимаю плечами, изображая безразличие, хотя мое сердце немного замирает. — Все в порядке.

— Это так драматично, — отвечает Бринн сквозь смех. — Да пошли они все. Я думаю, ты классная.

Робкая улыбка появляется на моих губах как раз в тот момент, когда раздается звонок.

Бринн перекидывает сумку с учебниками через плечо и направляется ко мне.

— Начало в восемь. Я могу заехать за тобой, если тебя нужно подвезти. — Прежде чем убежать в класс, она достает гелевую ручку, берет меня за запястье и нацарапывает семь цифр на внутренней стороне моего предплечья. — Это мой номер. Пиши мне в любое время!

Я настолько ошеломлена этим жестом, этим знаком дружбы, что ответ не идет у меня с языка, поэтому я лишь киваю.

Ее улыбка становится еще ярче, прежде чем девушка разворачивается, взмахивая волосами, и тащит Маккея за собой по коридору.

Макс не смотрит на меня, запихивая пачку сигарет в карман, хватая охапку учебников и устремляясь за ними.

Пока остальные ученики расходятся по классам, я разглядываю надпись, написанную на моей коже фиолетовыми чернилами. Наклоняю руку из стороны в сторону, наблюдая, как цифры мерцают блестящими крапинками под флуоресцентными лампами.

Друг.

У меня их не было уже больше года. С тех пор как все бросили меня после того, как стало известно о Джоне. Моя мать, Кэндис Санбери, владела популярной конноспортивной фермой и была очень уважаемым инструктором по верховой езде, пока весь Нэшвилл не поместил мою семью под пресловутый микроскоп и не вымазал наше имя в грязи. И все же это было ничто по сравнению с тем, что нам пришлось пережить в последующие месяцы.

Вандализм. Угрозы.

Даже насилие.

Мне пришлось носить перцовый баллончик в сумке, когда я ходила по школьным коридорам до конца года обучения, после того как друг, ставший врагом, толкнул меня на школьной беговой дорожке с такой силой, что я вывихнула лодыжку.

Мы не стали выдвигать обвинения. Мама была слишком занята тем, что пыталась вытащить Джону из тюрьмы, чтобы беспокоиться о сломанной лодыжке.

И это меня вполне устраивало. Меньше всего мне хотелось привлекать к себе еще больше негативного внимания.

Пытаясь отогнать шквал горько-сладких воспоминаний, я вздыхаю, опускаю руку и направляюсь к торговому автомату за «Доктором Пеппером».

Опустив в автомат несколько долларовых купюр, делаю свой выбор и бросаю взгляд на настенные часы, уже зная, что опаздываю на занятия. Ничего страшного — уверена, никто и не заметит.

Я наблюдаю, как банка с газировкой дергается вперед, готовясь упасть.

Но затем останавливается, издавая скрежещущий звук и застревая, прежде чем её можно будет вытащить.

Конечно же, застревает.

Я несколько раз пинаю автомат, умоляя, что бы банка выпала. Бью по нему рукой. И даже рычу на банку, надеясь, что она почувствует мой гнев и от страха выскользнет на свободу.

Ничего.

Отлично.

Даже «Доктор Пеппер» не хочет связываться со мной.

Закрыв глаза, прижимаюсь ладонями и лбом к стеклянной поверхности и делаю долгий усталый вдох, прежде чем выдохнуть жалобным стоном.

Затем ненадолго останавливаюсь у фонтанчика с водой, прежде чем отправиться на следующий урок.

***

«Монстр».

Это книга Уолтера Дина Майерса, которую мы читаем на уроке английского языка, и именно так я чувствую себя, когда на меня смотрят в эти дни.

Даже у моей учительницы, миссис Колфилд, в глазах-бусинках читается карающий огонь, когда она замахивается метафорическим молотком и направляет его прямо на меня. Мои мысли разбегаются, и я представляю, как она, облаченная в судейскую мантию, с размаху опускает молоток на свой стол, и стопки заданий разлетаются в разные стороны.

«Виновна по всем пунктам», — объявляет она классу.

Все хлопают и аплодируют, затем на меня надевают наручники и уводят в оранжевом комбинезоне.

Принимается; я люблю оранжевый цвет, и приговор обоснован.

Я виновна.

Виновата в том, что не верю в невиновность брата, как мама.

Я виновата в том, что все еще люблю его, несмотря ни на что.

Больше всего я виновата в том, что не любила его достаточно сильно, чтобы не дать ему нажать на курок. Он, должно быть, не чувствовал силу моего сердца и не знал, как сильно я буду по нему скучать. В ту ночь Джона сделал выбор, и это были не мы.

Он не выбрал нас, и иногда мне кажется, что это моя вина.

— Мисс Санбери.

Я подпираю подбородок рукой и тупо смотрю влево, мой разум все еще заперт в тюремной камере. И не сразу слышу миссис Колфилд. А также не понимаю, что смотрю прямо на Макса Мэннинга, а из уголка моего рта стекает слюна.

— Мисс Санбери, — повторяет она, на этот раз громче. — Мне говорили, что мистер Мэннинг просто нарасхват в школе Джунипер, но для этого и существует Instagram. Пожалуйста, проявите уважение и смотрите на него в личное время, вне школы.

Все смеются.

Я выпрямляюсь за столом и начинаю судорожно тереть подбородок. Мои измученные глаза встречаются с кристально-голубыми в другом конце класса, и мое лицо раскаляется до уровня инферно, имитируя мой личный ад.

— Извините, — лепечу я. — Я отвлеклась.

Макс продолжает наблюдать за мной со своего места, откинувшись на спинку пластикового кресла цвета сепии, обеими руками бесцельно крутя карандаш. Его джинсы порваны, темные волосы взъерошены. Он высокий и худощавый, более шести футов ростом и на голову выше парня, сидящего позади него. На правом бицепсе у него татуировка, выполненная черными чернилами, а кожа загорела от солнца Теннесси.

Парень много бегает, остается недосягаемым и загадочным и в совершенстве владеет искусством очарования. Я бы сказала, что Макс выделяется на фоне остальных учеников… вот только у него такой же взгляд, как у всех, когда они смотрят на меня.

Взглядом, полным жалости, потому что я ничтожество.

Взглядом, полным раздражения, потому что мне не место в этом городе и в этой школе.

Взглядом, полным отвращения, потому что в моих жилах течет та же кровь, что и у Джоны Санбери.

В конце концов, Макс один из них.

Я отвожу взгляд и сосредотачиваюсь на миссис Колфилд, которая теперь полусидит на краешке своего тщательно убранного стола. Ее льняные светлые волосы с проседью собраны в тугой пучок, подчеркивающий ее вытянутый, остроконечный череп. Она «миссис», а не «мисс», что означает, что она кому-то понравилась настолько, что он женился на ней. Рада за нее, потому что мне она точно не нравится. Она единственная учительница, которая вела себя со мной ужасно, и, если бы я не хотела привлечь к себе больше негативного внимания, чем уже привлекла, я бы, наверное, заявила на нее в школьный совет.

— Знаете, мисс Санбери, — говорит миссис Колфилд, приподнимая одну из своих рыжеватых бровей в притворной задумчивости. — В книге, которую мы сейчас читаем, есть поразительные параллели с вашей личной историей.

Ее слова поражают меня, как серебряная пуля в грудь.

У меня перехватывает горло. Мне трудно дышать.

Ерзая на скрипучем стуле, я приоткрываю губы и издаю беззвучный шепот. Качаю головой, зная, что все взгляды устремлены на меня. Чувствую их осуждение, преследование, грохот молотков, бьющих по столам из ДСП.