Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе - Молли Винтер

Я медленно подошла ближе, сердце колотилось уже где-то в горле. Шар поначалу был непрозрачным, но постепенно в его глубине что-то заклубилось, пошли волны, и проступили знакомые очертания. Большая гостиная. Моя гостиная.

Гордан полулежал в своем кресле у камина с той непринужденной расслабленностью, которую я никогда не видела за все годы нашего брака. Он не просто улыбался — он сиял, наблюдая, как Леон возит по ковру игрушечного дракона. Тот самый мальчик, которого я не смогла ему подарить.

Но самое страшное было для меня это Инесса. Она не просто сидела на подлокотнике его кресла — она буквально вписалась в его пространство, как будто всегда там находилась. Ее рука лежала на его плече. Ее рука двигались, лениво перебирая складки его камзола, и он не отстранялся — нет, он наслаждался этим прикосновением.

— Горди, солнышко, — ее голос звучал сладко и приторно, — посмотри, как Леон управился с игрушкой. Настоящий маленький дракон, не правда ли? Весь в отца.

И он — о боги — он рассмеялся. И это была не та сдержанная усмешка, которую он иногда позволял себе, а настоящий, глубокий смех. Тот смех, я тщетно пыталась вызвать годами, но он называл это “пустой тратой времени”.

— Он определенно унаследовал мою настойчивость, — произнес Гордан, и его рука поднялась, чтобы прикрыть руку Инессы на своем плече. Этот простой жест был таким интимным, таким естественным, что у меня перехватило дыхание.

Инесса наклонилась к нему, ее губы почти касались его уха, и прошептала что-то, от чего его глаза блеснули особенным светом — тем самым, который я когда-то надеялась увидеть обращенным на себя.

В этот момент Леон подбежал к ним, и Гордан — мой серьезный, всегда сдержанный муж — подхватил мальчика на руки. Они образовали идеальную картину семейного счастья — картина, в которой мне никогда не было и не будет места.

Боль ударила с новой силой, острая и колющая, пронзила насквозь, выжигая все внутри. Но следом за ней пришла ярость — горячая, всепоглощающая, слепая ярость, от которой потемнело в глазах.

— Довольно! — я резко отшатнулась от шара, едва не опрокинув склянку с чем-то фиолетовым и пузырящимся. Мои руки дрожали, в висках стучало. — Я все увидела. Выведи меня отсюда. Немедленно!

Жнец, кажется, был доволен произведенным эффектом. Его усы дернулись в едва заметной усмешке.

— Как скажешь. Эмоции — отличное топливо, кстати. Дом сегодня будет сыт, — прорычал он, прыгая со стола на пол.

Мы выскользнули из хижины. Я жадно глотала свежий воздух, стараясь выдохнуть из себя образ их счастливых лиц, но он въелся в память, как клеймо.

— Ну что, помогло? — поинтересовался кот, запрыгивая на заборчик, заглядывая мне в лицо.

— Нет! — выдохнула я, чувствуя, как слезы снова подступают. — Стало только хуже. Но спасибо за это, говорящий комок шерсти! Теперь я точно знаю, что к прошлой жизни нет возврата.

Жнец своим безразличным тоном произнес, не отрывая от меня глаз. — О, не стоит благодарности. Честно говоря, я ожидал большей стойкости от бывшей жены дракона. — Он язвительно повел усами. — Ты так убиваешься по одному мужчине, а ведь таких “Гордонов” в мире… тьфу. На каждом углу. Найдешь себе еще с десяток, если захочешь. Или они найдут тебя — красивых и несчастных всегда привечают.

— Ты… ты просто не понимаешь! — вырвалось у меня.

— Понимаю прекрасно, — парировал он. — Понимаю, что ты сейчас идеальная жертва — вся в слезах и саможалости. Таких, как ты, жизнь обычно ломает и не раз. Но если хочешь выжить — советую перестать реветь и начать думать.

Он щурился от заходящего солнца. — Ну, мне пора. Дела. Мышиные дела. Удачи тебе с твоей… э… жизнью. Попробуй не утонуть в собственных слезах.

И прежде чем я успела что-то сказать, он спрыгнул с заборчика и исчез в кустах. Словно его и не было.

Я осталась стоять одна на опушке леса, рядом с темной хижиной ведьмы, которую я только что незаконно посетила. В кармане — несколько монет, в саквояже — несколько платьев. Впереди — неизвестность. А позади — мир, который я только что увидела в волшебном шаре и он больше не имел ко мне никакого отношения.

Мне было невыносимо страшно. Но где-то глубоко внутри, под грудой слез и грязи, тлела одна-единственная мысль, подпитанная дикой яростью: «Они не должны так просто победить».

Но как? Куда идти? Я посмотрела на дорогу, ведущую вдаль, и медленно побрела по ней, прочь от леса, прочь от хижины, прочь от своей прошлой жизни. Каждый шаг давался с трудом, будто я оставляла частицу себя в пыли этой дороги.

Впереди, в сгущающихся сумерках, виднелись огни придорожного торжища — мимо него я столько раз проезжала в карете, даже не удосужившись взглянуть в его сторону. Для меня, леди, жены Дракона, такие места были невидимыми, словно их и не существовало вовсе. Теперь же этот мир, грубый и шумный, становился моей реальностью.

Моя последняя надежда. Дверь в мир, о существовании которого я лишь слышала, мир, полный неизвестности.

— Эй, добрый молодец! Глянь-ка, сафьян красный, аж глаз режет! Прямо из-за моря-окияна доставлен! Не чета местным подделкам! — надрывался бородатый торговец, хватая за рукав проходящего мимо мужика и суя ему под нос яркий кожаный пояс. — Для твоей крали в самый раз будет! Не протрется сто лет!

— Веники-веники! Березовые, для легкого пару! — заливалась, словно сорока, худая, вертлявая женщина, размахивая охапкой прутьев так, что с них слетали последние листья. — Не только в бане попаришься, но и всю нечисть из избы выметешь! Специальный заговор знаю, от сглазу и порчи!

— Пышки горячие, с пылу с жару! — неслось от соседнего прилавка, где румяные лепешки шипели на раскаленном противне, впитывая растопленное сало. — С мясцом сочным, с капустой хрустящей, а для смелых — с требушиной, чтоб дух захватывало! Три копейки штука, пока не остыли! Придорожное торжище обрушилось на меня, как раскат грома среди ясного неба. После стерильной, выверенной до последней пылинки роскоши драконьего поместья этот хаос был оглушителен и беспощаден. Я замерла на краю, чувствуя, как земля уходит из-под ног — не метафорически, а буквально: колеи от телег, выбоины, размокшая от чьих-то пролитых помоев земля, перемешанная с навозом.

О, и этот невыносимый, тяжелый, густой воздух — едкая смесь жареного сала, пота, конского навоза, пыли и приторной сладости гниющих фруктов. От этого варева слезились глаза и