Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон - Татьяна Юрьевна Соломатина

Всего два года длилась война… Или Вера с детства на войне? Вдруг именно она сама намеренно превращает всё пространство вокруг себя в битву? Нет, она не отравлена верованиями японского принца. Просто они куда лучше легли ей на душу, чем всё, чему её с рождения учили. Учили, что бог есть любовь. Но всё, что она видела и наблюдала, вступало в вопиющее противоречие с этим уложением. Что есть бог и есть ли бог вообще? Но если бог есть, то и у бога есть путь. Это было понятно и разуму Веры, и душе Веры. Путь – вот что было по сердцу Вере.

Дверь распахнулась, и на крыльцо павой выступила Матрёна с двумя чашками чаю. Кто же так любезно придерживал створ? Ох ты, ах ты! Вера не сдержала улыбки. Ещё не так давно безногий нищий инвалид, отрицавший жизнь, кавалер Буланов собственной персоной. И Матрёна, ишь ты, раскокетничалась. Дождалась, пока Георгий раскурит папиросу, подала ему чашку, искря карим глазом. Сто лет её Вера такой не видела. Или никогда.

– Как же вы, Георгий Романыч, с тростью-то санитарить собрались?

– Сия палка, Матрёна Ивановна, почитай, больше для шику. Я так, хромаю разве слегка. Мне ноги не кто-нибудь лечил, а сама Вера Игнатьевна! – Георгий кивнул в сторону княгини и весело подмигнул ей.

Вера усмехнулась: петух ты гамбургский, не смотри, что полный кавалер Георгия!

– Сильно вам ноги ранило? – сочувственно спросила Матрёна.

Георгий молчал. Вера прислушалась. Хотя она знала, что будет дальше. Слишком уж много сочувствия было в тоне Матрёны. Сестра милосердия всегда готова сострадать. А мужчинам чаще всего нужна любовь. Или хотя бы путь.

– Пустяк. Самую малость, – равнодушно бросил Георгий.

«Ой, дурак!» – Вера позволила себе прищуриться, едва сдерживая смех.

– Ты, Матрёна Ивановна, его работой нагружай, а не чаями потчуй! – крикнула Вера.

На крыльцо выскочила сверх меры оживлённая Ася.

– Матрёна Ивановна, новое бельё привезли! Роскошное! Ой, какое знатное бельё! Такое, что и царевнам в приданое не стыдно! Идёмте, идёмте скорее разгружать, принимать.

– Что голосишь, заполошная?

Матрёна рассердилась на себя, а может, на Веру. За то, что та стала невольной свидетельницей её слабости. Слабости к мужчине. Чего Матрёна не позволяла себе давным-давно, хотя ей нравился Иван Ильич. Но нравился так, как любят бабы: прислониться. А вот при виде Георгия Матрёна вдруг вспомнила, что она женщина. Нестарая. И, помнится, привлекательная. Женщина, не баба. Чертовка Вера ей не раз об этом говорила и, получается, оказалась права. Кого же не смутит чужая правота на собственный счёт?! Но на Вере не сорваться, другое дело – Ася.

– У нас в сестринской можно курить. С чаем, – пролепетала Ася. И, внезапно слишком игриво рассмеявшись, заскочила обратно в клинику.

Что-то не так было с Асей. Вера отметила это, но не могла сказать, что именно. Лишь недоумённо переглянулась с Матрёной – и сейчас их взгляды были профессиональным разговором. Матрёна махнула рукой, мол, ерунда, зашла в клинику. Бросив на Веру Игнатьевну преданный собачий взгляд, молящий и виноватый, Георгий последовал за сёстрами милосердия.

«Мне-то что! – усмехнулась Вера в закрытую дверь. – Сам вляпался, сам и выворачивайся. Ты – взрослый пёс. Мне и молодого щенка под патронатом – во!» – Вера Игнатьевна ребром ладони резанула себя по горлу ровно тем самым жестом, что и городовой Василий Петрович, как-то спасший Георгия от греховного исхода.

Вера Игнатьевна оказалась у особняка Белозерских скорее, чем Александр Николаевич успел наделать глупостей самостоятельно. Глупости только тогда к пользе, когда совершаются в сговоре со старшим опытным товарищем.

Зная, что дверной молоток Василий Андреевич предпочитает звонку (к тому же именно сейчас верный слуга зорко сторожит входную дверь), Вера Игнатьевна от души несколько раз ударила по дубовому полотну кольцом, зажатым в львиной пасти. Вера представила, как преданный батлер окорачивает себя, дабы добиться максимальной естественности. Дверь скоро распахнулась. Перед княгиней предстал Василий Андреевич собственной персоной, перегородив проход и слегка кося.

– Пятый угол ищешь, дружище? – Вера Игнатьевна чмокнула его в щёку, чем вынудила невольно посторониться. – Здравствуй, Василий Андреевич!

Когда тебя целует человек, тебе не безразличный, а точнее сказать, приятный донельзя, быть истуканом непросто. Но Василий честно попытался:

– Вера Игнатьевна, никого нет дома…

– А ты что же? Мебель?

Вера запросто вошла в холл особняка.

– Княгиня, не велено…

– Поговори мне ещё! – рыкнула Вера Игнатьевна. – Знаю, что дурака этого ты любишь больше, чем меня. Но я его тоже люблю. Возможно, меньше, чем ты. Но уж точно не желаю ему зла, которое он собрался сотворить в великой юродивости своей.

Она на ходу скинула Василию на руки пальто – он тут же отругал себя последними словами за непростительное: не помог княгине! – куда катится мир, если идеальный дворецкий забывает о таком, если мужчина не помогает женщине освободиться от верхней одежды!

– Вера Игнатьевна! – умоляюще воскликнул Василий Андреевич. – Обозлится на меня Сашка-то!

Вера остановилась, обернулась к преданному старому слуге:

– Ты ему попку мыл, азбуке учил, к коленке подорожник прикладывал. Не обозлится. Разве на меня. Так это не впервой.

К тому же, считай, сейчас я к его заднице крапиву приложу. Василий Андреевич! Я могу кому-нибудь в этом доме навредить?!

Дворецкий искренне мотнул головой, но испуг из его глаз никуда не делся.

– Хуже бабы, ей-богу! – проворчала Вера, рванув по лестнице, перепрыгивая через две ступени.

Меньше чем через минуту она колотила в дверь домашней клиники Александра Белозерского. Клиники, на которую он не имел законного права, но имел щедрые средства.

– Я же просил не беспокоить!..

Увидав Веру, Саша прикусил язык. Резким жестом пригласил её войти, сопроводив движение руки красноречивым выражением лица. Оглядев коридор, закрыл дверь и запер на ключ.

– Ася наябедничала?

– Саша, ты не представляешь, насколько ты – открытая книга. Ася мне ничего не говорила. Мне хватило твоего поведения в кабинете. И ботинка в краске. Смотрю, ты так его и не сменил. Притом, что ты в фартуке и закатал рукава. Значит, дело срочное.

Вера проследовала в смотровую, совмещённую с операционной.

Перепуганная девчонка, белая как полотно, в сознании – едва теплющемся, но и то слава богу, – лежала на операционном столе. Справа у ножного конца стола стоял инструментальный столик с полным набором профессионального абортмахера высочайшей хирургической квалификации.

– Вера! Это, в конце концов,