Элизабет Чедвик - Летняя королева

– Алиенора тоже львица, – ответил Гильом. – У нее в характере принимать вызов. Ее специально этому обучали, и она проявила большие способности, как тебе хорошо известно. – Он взмахнул рукой. – У этого плана есть свои недостатки, но он безопаснее, чем остальные, которые на первый взгляд кажутся многообещающими. У тебя есть связи с французами благодаря церкви, ты наделен мудростью и красноречием. Ты хорошо обучил моих дочек, они доверяют тебе и любят тебя. В случае моей смерти я вверяю их безопасность и благополучие в твои руки. Я знаю, ты сделаешь для них все, что можно.

Под пристальным взглядом Гильома Жоффруа перечитал завещание и нахмурился.

– Лучшего решения не найти. Я долго ломал голову, пока она чуть не треснула. Я вверяю дочерей, а следовательно, и Аквитанию Людовику Французскому, ибо таков мой долг. Если я отдам Алиенору де Ранкону, при всей его знатности, я обрекаю свои владения на кровавую гражданскую войну. Одно дело подчиняться сенешалю, который действует от моего имени, и совсем другое – увидеть его правителем в качестве герцога-консорта Аквитании.

– Вы правы, сир, – согласился Жоффруа.

Гильом скривил рот:

– Есть еще Жоффруа Анжуйский, его тоже нельзя сбрасывать со счетов. Он бы очень хотел объединить наши с ним дома, обручив своего несовершеннолетнего сына с Алиенорой. Еще в прошлом году он поднимал этот вопрос во время военной кампании в Нормандии, но я осадил его, сказав, что подумаю об этом, когда мальчик подрастет. Если я умру, он, вероятнее всего, попытается воспользоваться моментом, и это тоже может быть опасно. В этой жизни нам приходится идти на жертвы ради общего блага. Алиенора это понимает. – Он попробовал пошутить. – Если винограду суждено быть раздавленным, то мы в Бордо всегда умели готовить вино.

Ни тот, ни другой не улыбнулся.

Герцог помолчал, чтобы отдышаться. Боль все сильнее его донимала. Сказывался длинный путь из Пуатье – силы угасали. Господи, он был изможден, а ведь столько еще предстояло сделать.

Тревога не оставила Жоффруа.

– Подобный шаг может предотвратить гражданскую войну, но боюсь, ваш народ в таком случае воспримет французов как общего врага.

– Этого не произойдет, если их герцогиня станет королевой. Полагаю, в мятежных областях начнутся беспорядки, мелкие стычки, но открытого бунта не случится. Я верю, что твой талант дипломата удержит корабль на плаву.

Жоффруа подергал себя за бородку:

– Этот документ читал кто-нибудь еще?

– Нет. Я пошлю копию королю Людовику с надежным гонцом, но остальным знать о нем не нужно. Если случится самое худшее, ты должен немедленно сообщить французам, а сам охранять моих девочек до их прибытия. Пока же я доверю тебе хранить эти документы.

– Все будет сделано, как вы желаете, сир. – Он бросил на Гильома обеспокоенный взгляд. – Позвать вашего лекаря? Пусть даст вам снотворного.

– Нет. – Лицо Гильома выдавало напряжение. – Еще успею выспаться.

Жоффруа вышел из покоев с тяжелым сердцем. Гильом умирал, и времени у него осталось, видимо, немного. Ему удавалось скрывать правду от других, но Жоффруа знал его слишком хорошо, чтобы обмануться. Дел, однако, предстояло еще очень много, и архиепископа печалило, что они теперь останутся незавершенными, словно незаконченная вышивка. Даже если вышить вторую половину, она все равно не подойдет к первой, так что, вполне возможно, все придется распустить.

Мысли Жоффруа сочувственно обратились к Алиеноре и Петронилле. Семь лет назад они лишились матери и младшего братишки, умерших от болотной лихорадки. А теперь им предстояло потерять и любимого отца. Они такие беззащитные. Гильом побеспокоился об их будущем в своем завещании, оно будет определенным и, скорее всего, блестящим, но Жоффруа сокрушался, что девочки еще такие юные и не закаленные опытом. Он не желал видеть, как яркие создания испортит неприглядная правда жизни, но понимал, что это неизбежно.

Алиенора сняла накидку и повесила на спинку отцовского кресла. Покои герцога хранили его аромат. Отец оставил здесь все вещи – отправился в путь в робе из некрашеной шерсти, простых сандалиях и положив в котомку кусок черствого хлеба, как и полагается кающемуся грешнику. Сестры прошли несколько миль вместе с процессией, а потом вернулись в Бордо в сопровождении архиепископа. Петронилла щебетала всю дорогу, заполняя пустоту оживленным голоском и быстрыми жестами, но Алиенора ехала молча, а по прибытии домой ускользнула от всех, чтобы побыть в тишине.

Она обошла комнату, трогая то одну, то другую вещь: спинку кресла, украшенную резьбой с орлиным мотивом, шкатулку из слоновой кости с пергаментными свитками, маленький рожок и серебряную вазочку с гусиными перьями и стилями[2]. Остановилась рядом с его мягкой голубой накидкой, подбитой беличьим мехом. К плечу пристал один-единственный волосок. Подняла ткань и прижала к лицу, глубоко вдыхая аромат, ведь она отвергла отцовское прощальное объятие на дороге, сильно на него рассердившись. Она уехала домой верхом на Жинне и даже ни разу не оглянулась. Вместо нее отца крепко обняла Петронилла и отправилась в обратный путь с многочисленными пожеланиями, которых хватило на них обеих.

Глаза Алиеноры обожгли брызнувшие слезы, и она промокнула их накидкой. Потерпеть нужно всего лишь до Пасхи, а потом отец вернется. Он ведь и раньше не раз уезжал – только в прошлом году отправился на войну в Нормандию вместе с Жоффруа Красивым, графом Анжу, а ведь там было гораздо опаснее, чем на дороге паломников.

Алиенора опустилась в кресло, положила руки на подлокотники и представила себя хозяйкой Аквитании, отправляющей правосудие и принимающей мудрые решения. С раннего детства ее учили думать и править. Уроки прядения и ткачества, типичные женские занятия, служили лишь фоном для серьезной подготовки. Отец любил видеть ее в красивых нарядах и драгоценностях, он одобрял женские занятия и женственность, но в то же время обращался с ней жестко, как с сыном. Вместе с отцом она объезжала верхом просторы Аквитании, от подножия Пиренеев до плоского побережья на западе с их доходными соляными рудниками между Бордо и оживленным портом Ниорт. От виноградников Коньяка и лесов Пуату до холмов, зеленых речных долин и прекрасных сельских далей Лимузена. Она была рядом с герцогом, когда он принимал присягу своих вассалов. Многие из них были мятежными, несговорчивыми людьми, стремящимися только к собственной выгоде, однако и они признавали сюзеренитет отца. Она усваивала уроки, наблюдая, как он справлялся с ними. Язык власти состоял не только из слов. Он включал присутствие и мысль, жест и выбор времени. Отец освещал ей путь и учил излучать собственный свет, но сегодня, как ей казалось, она ступила на землю теней.