Бодхи - Твердые реки, мраморный ветер

Я кивнул.

– А ты уверен, что я на самом деле что-то написал, или может быть я всего лишь имитировал – двигал ручкой, и ничего не написал?

– Конечно, возможно и это, – согласился я.

– Нет, я не спрашиваю – возможно это или нет, я спрашиваю – "уверен" ты в том, что на салфетке что-то написано, или нет?

– Сейчас пожалуй уже нет.

– Но до того, как я сказал о такой возможности, что я мог ничего не написать, ты был уверен полностью, что там что-то написано, верно?

– Верно.

– Вот теперь-то ты и можешь непосредственно воспринять восприятие уверенности – вспомни как ты был уверен, и вспомни, как твоя уверенность ослабла. Вспомни это несколько раз, перепроживи – вот сильная уверенность, вот слабая, вот снова сильная, снова слабая. Сделай это и ты почувствуешь особый вкус восприятия "уверенности".

– Да, да, я сделал уже это, – подтвердил я.

– Нет, – рассмеялся русский, – ты несколько раз подумал о том, что "уверенность была и уверенности нет", но не сменил уверенность – это не так просто – взять и сменить несколько раз уверенность. Не путай мысли и уверенность – это совершенно разные восприятия.

В сказанном был смысл, и я тогда его достаточно легко уловил. Вечер, кажется, может оказаться не таким скучным, как обычно.

– Хорошо, – сказал я. – Сейчас сделаю.

Сосредоточившись на воспоминаниях, я не без труда воссоздал обстановку того момента, когда русский взял салфетку и начал писать. Да, была уверенность, что он там что-то пишет. Нет… "была уверенность" – это опять-таки лишь мысли, а надо именно испытать эту уверенность. Еще раз вспомнив деталь за деталью, я наконец-то испытал уверенность в том, что русский именно пишет, а не имитирует.

– Есть! – торжествующе сказал я. – Я снова испытываю уверенность, что ты что-то там написал.

– Теперь сделай шаг обратно – в уверенность, что там ничего не написано. Я даже помогу тебе сделать это, поскольку моя ручка сломана, и я ничего и не мог ею написать. – Андрей покрутил ручку перед моим лицом.

– Да, теперь я испытываю уверенность, что на салфетке ничего не написано.

– А напрасно, – рассмеялся Андрей, – моя ручка в полном порядке, я тебя обманул.

С этими словами он протянул ее мне, и я на автомате ее взял. Да, ручка и в самом деле производила впечатление вполне исправной.

– Теперь у тебя есть опыт того, что можно довольно легко менять уверенность в диаметрально противоположных направлениях. Я помог тебе, обманув, что ручка не пишет, но на самом деле в этом нет необходимости, и ты можешь уже безо всякого моего содействия снова испытать уверенность сначала в одном, а потом в другом, просто используя свою способность вспоминать. Просто вспомни себя в состоянии, когда ты был уверен, что надпись есть, а потом просто вспомни себя в том состоянии, когда ты был уверен, что надписи нет. Сделай это пару раз, сделай, иначе ты не поймешь того, что я скажу дальше.

Казалось, русский и сам увлекся разговором. Видимо, он не рассчитывал на то, что этот заговоривший с ним ленивый турист окажется заинтересованным этими упражнениями, но я и в самом деле заинтересовался. Конечно, если бы они сейчас были в его родном Майнце, у меня вряд ли хватило терпения сидеть тут и заниматься этими мысленными упражнениями, я бы уж нашел чем заняться, но тут… когда единственной альтернативой является малоперспективная попытка добраться до ног этой голландки… которая, скорее всего, тут же отдернет их… снова возник образ хищно-сладострастной Ирины, которая почти заставила целовать и вылизывать свои ножки, которая так постанывала, когда я уступил, и вдруг мой член налился теплом и силой, я с силой стал прижиматься к ее ступням, сосать пальчики, а она протянула руку к себе между ног… тряхнув головой, я еще раз констатировал, что сексом надо заниматься почаще, и вернулся к упражнениям с уверенностью. Я добросовестно сделал то, что посоветовал русский, тщательно отделяя мысли об уверенности от самой уверенности. Вот уверенность что надпись есть. Это просто – русский стал что-то писать, и конечно совершенно очевидно, что надпись есть. Потом – уверенность в том, что надписи нет, и это просто, ведь русский сказал, что его ручка сломана, а раз она сломана, ясно что надписи нет. Надо только блокировать последующий разговор о том, что ручка в порядке… кстати, а почему я решил, что ручка в порядке? Паста-то в ней могла и в самом деле кончиться, я же не проверил! А это сомнение как раз удобно использовать для того, чтобы поддержать уверенность в том, что на салфетке ничего не написано.

Неожиданно мне понравилось то, что я делал. Возникла необычная легкость, даже веселость, как будто прошел врожденный паралич.

– Здорово, интересно получается!

– Получается? – осведомился русский?

– Да, без проблем. А что дальше?

Пожевав губами, будто сомневаясь, русский стал постукивать пальцами по столу.

– Знаешь ли ты, что некоторые очень религиозные люди, то есть такие, которые на протяжении долгого времени поддерживают в себе уверенность в существовании бога, говорят, что они с богом общаются и даже видят его?

– Да, я слышал, конечно, хотя…, – я покачал головой.

– Слабо верится?

– Вот именно.

– А еще бывают дети, которые придумывают себе воображаемых друзей, слышал о таком?

– Да, – подтвердил я.

– Я читал книги, в которых приводятся отчеты психологов, исследовавших детей, которые настолько сильно уверовали в действительное существование этих вымышленных персонажей, что видят их и разговаривают с ними.

– Не удивительно, – кивнул я. – Я и сам в детстве чего только не выдумывал! Представлял, как летаю в космическом корабле, а еще… – тут я запнулся и покраснел, так как вспомнил, как еще в 11-12 летнем возрасте в течение почти целого года у меня был воображаемый друг, сверстник, с которым я в своих фантазиях бегал по двору, доверял ему все свои тайны, и особенно – тайны, связанные с нарождавшимся странным чувством между ног, и потом я дофантазировался до того, о чем немного стыдно вспоминать, но было очень-очень приятно, и я, запершись в туалете или найдя укромный уголок на улице, кончал по три-четыре раза в день, все более и более упражняя свою неумеренную фантазию… а потом меня застукал дворник, напав словно из ниоткуда, ударил по голове и, громко выкрикивая невозможно оскорбительные слова, гнал метлой через весь двор, и я бежал, рыдая от стыда, пытаясь на бегу прикрыть свой торчащий голый член, и пятна лиц людей вокруг, и отвращение на них, и страх, и нахлынувший внезапно от попыток пригнуть, спрятать член оргазм, и фонтанчики спермы, пробивающиеся сквозь пальцы, и липкие руки, и этот позор, подавляющее чувство позора, невыносимого и незабываемого… Ненависть неожиданно ударила мне в голову, захотелось найти этого подонка-дворника и врезать ему, ударить изо всей силы, сломать ему нос, бить ногами, отомстить… после той истории я перестал мастурбировать, уже редко получалось. Даже если я запирался в туалете или оставался один дома, меня все равно преследовал страх наказания, ошеломляющий ужас позора, и фантазии бледнели, рассыпались в прах, и тело его воображаемого друга, с которым я познал столько счастья, которое я мог описать в малейших деталях, стало рассыпаться, развеиваться и вовсе исчезло в конце концов.