Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты
Вела труба к находящемуся в большой комнате камину – огромному, обложенному темно–вишневым в белых прожилках мрамором. Обстановка же комнаты, восстановившей свой первоначальный архитектурный облик, навевала мысли о потерпевшем бедствие крупном антикварном магазине, когда вещи из всех торговых помещений свалены в один зал. Здесь преобладали предметы обстановки, соответствовавшие придворному версальскому стилю, но давало о себе знать и беспорядочное пристрастие хозяев к восточным изыскам. Пунцовые шторы, затканные золотыми королевскими лилиями и задрапированные с величайшим шиком могли бы украсить приемную любого Людовика, не зависимо от нумерации. Подстать им были каминные часы, вазы, статуэтки. Мягкие ковры застилали мозаичный паркетный пол с арабской пышностью. Обивка массивных кресел с двуглавыми орлами на спинках навевала какие–то самодержавные настроения. О турецких гаремах напоминали низкие, закиданные подушками авторской работы Версаче диваны с пристроенными возле них столиками из резной слоновой кости и ароматного сандала. Особенно обращал на себя внимание кальян, используемый по назначению одним из присутствующих, а именно тем самым стариком, которого видела Леночка.
В шелковом, бухарского рисунка халате, господин этот уже не был похож на пастора, да и на старика тоже. С сибаритской расслабленностью он возлежал на диване, покусывая длинный мундштук. На узком лице с тонким горбатым носом играли отсветы огня, ноздри трепетали, выпуская пряный сиреневый дым.
После встречи с компаньонами в Доме на набережной, Роланд покинул Москву, а по возвращению был увлечен свитой в специально подготовленные апартаменты. Троица старательно готовила шефу сюрприз и ревностно следила за его реакцией.
– Ну как вам обстановочка, экселенц? – нарушил молчание один из представителей кавказской национальности. Конечно, у него имелись тонкие усики под крупным носом и аккуратная бородка клинышком, но кавказцем Шарля де Боннара назвать было трудно. К тому же, сбросив униформу людей рыночной элиты – черную кожаную куртку и лохматую шапку, он оказался одетым с излишней для домашней обстановки элегантностью. Лиловый, серебром отливающий пиджак, мудреный ворот белой сорочки и бант под этим воротом, прихваченный аметистовой брошью, годились бы в салоне галантного века или на современной эстраде. Не говоря уже о пенсне с шелковым шнурком, чрезвычайно претенциозном, намекающем то ли на комизм, то ли на чрезвычайную значительность того, что называют внутренним содержанием индивидуума.
– Витиевато. И что за кошмар на стене?
– Художники Комар и Меламид. Полотно под названием "Явление Христа народному хозяйству". Аллегория. – Отрапортовал рыжий коротышка, занятый огнем в камине. – Мне понравилось.
– Чушь. Никакого народного хозяйства нет и не было, а следовательно никто никому не являлся. И вообще, мне кажется, что ваши шутки частенько выходят за рамки.
– Мы полагали, это смешно, – пожал плечами Шарль.
– Извольте заменить. Возьмите что–нибудь простенькое из Третьяковки.
– Извиняюсь, конечно, но в прежний визит вы были менее придирчивы, экселенц. – Заметил Амарелло. – Ближе к народу.
– Уверяю, даже господин Ульянов в нынешней ситуации не спал бы на спартанской железной коечке. Бедность правящей олигархии в демократическом государстве – это моветон. Надо соблюдать стандарты, – отложив трубку кальяна, Роланд осмотрелся. Его пожелание было выполнено: исчезли кресла с орлами, живописное полотно с участием Христа заменила приятная картина "Иван Грозный убивает своего сына", резко сократилось количество декоративного антиквариата.
– Лучше. Но все же несколько претенциозно, – сказал он.
– Вот уж зря! – обиделся Шарль. – Здесь не осталось ничего случайного, только проверенные историей вещи. Позвольте, камин доставлен из дворца Дожей, ковры взаимствованы из сказок 1001 ночи, мелочевка версальская, картины и предметы интерьера – из лучших музеев мира. Копии использованы лишь в тех случаях, когда оригинал не соответствовал габаритам помещения. Допустим, Микельанджело, Роден…
– Вообще, довольно уютно, – Роланд поднялся, разминая колени, проворчал: – Подагра, – шагнул к стене, обитой вишневым шелковым штофом. Пригляделся.
– Здесь, да, именно здесь.
Тотчас же отвалился и рухнул на паркет хрустальный кинкет, штоф выбелился, словно освещенный сзади мошной лампой, стал похож на экран телевизора с пульсирующим голубоватым фоном. На нем появились крупные буквы, будто выводимые торопливой кистью, обмокнутой в кровь: "НЕНАВИСТЬ МОЯ ОБЯЗАННОСТЬ. МЩЕНИЕ – МОЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ". От букв побежали вниз, оставляя потеки, тяжелые капли.
– Это следует помнить всем, чтобы не увлекаться и не переусердствовать. И зеркало, пожалуй, сюда. Здесь должно стоять мое зеркало.
Тут же явился двухметрового роста овал из мутного стекла, оправленного черным деревом и удобно расположился против дивана, подобно телевизору в обычном жилище.
– Теперь совсем хорошо, – опустившись на диван, Роланд обложился версачевскими подушками. – Что там на кухне?
– Жарится, – отозвался Амарелло, разбивающий у камина ребром ладони толстые сосновые чурки. – У меня только две руки.
– Тогда приступим к делу. Кажется, Батон подготовил доклад о внутреннем положении страны. Я готов выслушать.
В комнате зазвучала увертюра к опере "Риголетто". Под ее горестные всхлипы, переваливаясь подобно оперному горбуну, появился уже известный отдельным москвичам юноша с комплекцией музыкального вундеркинда – его цветущая полнота как бы стекала от узких плечей к пышным бедрам и ляжкам. Юноша поставил канделябры с алыми свечами, которые зажглись сами по себе, и водрузил на сандаловый столик потрепанный чемодан устаревшего фасона. Из чемодана посыпались на ковер разномастные фотографии. В основном пожелтевшие, черно–белые, с изломанными уголками и следами от клея.
– Можно начинать, экселенц? Спасибо. Извольте ознакомиться с фотодокументами. Здесь родственнички и друзья покойного. Я имею в виду последнего хозяина этих владений Евстарха Полиектовича Сучары, прямым наследником которого по всем имеющимся документам вы, экселенц, являетесь, – доложил расторопный "вундеркинд".
– Имя, кличка? – осведомился Роланд, окинув быстрым взглядом хмурую личность, отображенную в фас и в профиль на бланке с тюремными пометками.
– Фамилия. Дали в узилище, где и родился. Доносил, стучал, фискалил Евстарх. Так что фамилию свою оправдал. Но это уже в советском учреждении, служащим коего являлся. А занимали они с супругой угловую комнатку в первом этаже. Сырая комнатенка, гнилая. И, представьте, экселенц, жуткая судьба! Сучара – побочный сын печально известного всем нам Михаила Александровича Берлиоза, председателя правления МАССОЛИТа. К тому же – предок триллериста Глыбанина, оказавший большое влияние на его творчество.