Игорь Гор - Проект «Повелитель»

Шустрый умчался до дома, и приволок в ту же секунду эмалированный тазик.

— Впрочем, — бормотал Хаймович уже сам себе, — ерундой я занимаюсь. Пробовал же не раз, пробовал. Обычная вода, грязная только очень.

Однако воды он зачерпнул и подал тазик мне. Я осторожно, словно на крыше балансируя, понес его к дому. Не успел поставить, как Сережка кинул в него камешек и брызги попали мне в лицо.

— Ну, придурок, — утер я лицо, — сейчас дам по башке, голова в трусы упадет!

Шустрый тут же пропал из виду, спрятавшись за гаражом. Лицо, не смотря на опасения, не жгло. Рукав куртки не дымился и ничем кроме воды не пах. Камешек, упокоившись в тазике, тоже не дымился. Да, что за фигня такая?

Косой, набравшись храбрости, макнул в тазик палец и понюхал. Мишка повторил за ним.

— Ничего не изменилось, — вздохнул Хаймович, — так же и двадцать лет назад было, и тридцать, и сразу после войны… Тут дело не в воде, дело в самой реке. Течет она и у нас и не у нас. В этом видать и загвоздка.

— Это как?

— Она видимо сразу в нескольких временах течет, или пространствах, поэтому дождь до неё не доходит, течет и не переполниться,… а другие предметы покрупнее просто поглощает. Затрудняюсь, сказать, куда они деваются, но видимо, деваются.

— А нам от этого что? — влез в разговор Миша.

— Ничего, — грустно ответил Хаймович, — только перейти реку мы сможем там, где она течет в нашем времени или пространстве…

— Пошли в дом, — сказал Косой, — женщины там на стол собрали, да и вообще им здесь понравилось. Может здесь заночуем?

— Заночуем, — как-то сразу согласился Хаймович, придавленный какой-то своей тайной мыслью. — Тут и дровишки есть, можно печь растопить да обсушится.

Стемнело быстро. За мелкими хлопотами и бездельем прошло время. Печь разогрелась и разогнала сырость и застоявшийся нежилой дух. В трех комнатах места хватило всем. Но мне не спалось, за окном была непроглядная темень. Где-то тоскливо завыла собака или волк, я их не различаю. И тут же кто-то подхватил её вой ближе. Совсем рядом за тявкали на разные голоса собаки. Стая, однако, подумал я отстраненно. Мне с некоторых пор стало казаться, что какие бы преграды и препятствия перед нами не возникали, мы все сможем преодолеть, из любой выпутаться. Я не просто был уверен, я знал, что мы обязательно найдем брод или мостик и дойдем до нашего пункта назначения. Только вот уверенность эта не придавала мне радости. На душе было пусто. И пустоту эту не могла закрыть ни уверенность в себе, ни любовь. Роза сладко спала, положив голову на моё плечо. А мне почему-то хотелось завыть как та незнакомая собака и побежать в ночь. Наверное, потому, что где-то в глубине души я и чувствовал себя собакой, загнанной торками собакой. Мне никогда не приходилось отступать. Перед обстоятельствами да. Перед людьми нет. А тут стая Джокера заставляет меня отступать, бежать неизвестно куда.

И вместо того, чтобы идти и открутить ему голову, я бегу, спасая свою шкуру. Потому, что руки коротки, не дотянутся мне до него через головы его бойцов. Не подойти на выстрел. Умом я понимал, что это не трусость, но сердце пылало местью. Распалив сам себя и вспотев от печки, я осторожно поднялся, стараясь не разбудить Розу. Но она встрепенулась тут же:

— Ты куда?

— На двор.

Скрипя половицами и переступая через спящих, вышел на крыльцо. На крыльце стоял Хаймович и пускал дым из тонкой палочки с красным огоньком на конце.

— А, Максим… — протянул он, выпуская изо рта дым, — тоже не спится?

— Ты чего это Хаймович? На дурь подсел? — удивленно уставился я на него.

— В каком-то смысле это наркотик, — спокойно ответил дед, — Но совсем не то, что ты подумал. Это не канубис, это табак. Нашел тут пачку сигарет и не удержался. Вспомнил старые, добрые времена. Старый добрый табак. Хотя доброго в нем мало. Разве только ритуал, покурить в ночь, посмотреть, как мерцают звезды. Послушать звуки ночи.

— Слушай, Хаймович, тут места хорошие, чего нам здесь не остановится? Кто нас тут найдет?

— Найдут. Обязательно найдут. Не те, так Другие… Раньше сюда и сунуться было страшно.

Это сегодня я рискнул.

— Какие другие?

— Слободка Максим, это не только вотчина диких собак. Мутантов тут прорва раньше была. Потом они куда-то делись. По крайней мере, не видно их стало. Но я не уверен, что совсем их нет. Так, что ты приглядывайся по сторонам и будь начеку. Я будь мая воля, лучше через реку бы рискнул, чем сюда. Но выхода не было.

— А припоминаю, ходили сказки про каких то чудишь. Убийцы-кровопийцы? Трехногие, четырехрукие? Брехня — думаю.

— Трех — глазых, если мне память не изменяет, тебе встречать доводилось?

— Это да, — вздохнул я, и на душе пробежал нехороший холодок. Упаси боже ещё раз под такого попасть. Скажет тебе зарезаться, и ведь зарежешься.

— Но не мутанты меня сейчас беспокоят, — продолжил Хаймович. — Река, вот загадка. Чем больше я думаю, складываю, суммирую из того, что известно, тем больше непонятного нахожу. Есть некоторые вещи, которые никак нельзя списать на глобальную катастрофу.

То, что пропало солнце необъяснимо. Эта вечная облачность, действует на меня крайне удручающе. Нельзя все списать на глобальное потепление и парниковый эффект. Ладно зима, но лето? Сухое, пыльное, с пыльными бурями и серостью вместо неба. Что это пепел от взрывов до сих пор не осел? Не верю. Река вот. А может, сфинкс уже рассмеялся, и времени больше не будет? Может, матушка земля уже собрала нас в скатерть как грязную посуду, свернула, связала узлом и выкинула в иновременье…

Я покосился на деда. Сдавалось мне, что все-таки дурь он курит. Но из уважения к старости, я ничего не сказал, только покосился. А дед, видимо опомнившись, стал оправдываться:

— Боже мой, о чем я говорю! Разные поколения не способны понять друг друга, разные ценности, взгляды. Мир меняется и изменяет всё и всех. Только духовные ценности, как бы их не отрицали, не отказывались, не втаптывали в грязь, остаются, вечны и расцветают на грязи как роза на навозе.

— И причем тут мая Роза и навоз?

— Да, притом, что любите вы друг друга, и это видно. Любовь духовная ценность, которая будет существовать вечно, пока существует человек.

— Ладно, Хаймович, хватит курить, пойдем спать, — и я взял деда за плечи, собираясь идти спать. Ну, не могу я серьезно разговаривать о любви. Думать могу, а вслух говорить, что с голой жопой ходить, и поддувает и перед людьми неудобно. Именно поэтому включаю дурака. Но тут вдруг где-то далеко загрохотал пулемет. Насчет пулемета я сразу сообразил, у автомата рожок бы давно кончился.