Брайан Олдисс - Суперигрушек хватает на все лето

Я так и стоял, не зная, что же делать — уйти или остаться. Одновременно и радость, и боль охватили меня при встрече со старой любовью.

Коренастый спутник Сушлы сел, по-прежнему оставаясь спиной ко мне. Когда она поднимала на него глаза, я видел ее лицо анфас и в меньшей степени в профиль.

Я отмстил про себя, что Сушла заметно постарела, как, впрочем, и я. Она была родом с Юга, тогда как я с Севера. Тем не менее мы получали огромное удовольствие от нашего любовного романа. То есть мы предавались любви до тех пор, пока необходимость держать нашу связь в тайне не разлучила нас. Это был странный, запутанный клубок страха, триумфа, восхищения и голой, животной похоти. Мы оба были горды тем, что каждый из нас выбрал себе возлюбленного из числа представителей враждебной расы. Но тогда был мир, своего рода мир, и надежда на будущее, своего рода надежда. Когда наши взгляды встретились, на меня волной нахлынули воспоминания о тех днях. Сушла извинилась перед своим спутником и с радостным видом направилась ко мне. Бритоголовый незнакомец пристально наблюдал за нами.

— Сушла, прошло столько лет…

— Разве это не вчера было?

Мы сели за столик в углу и стали медленно пить пиво. Мы вели себя совсем как чужие люди и с трудом подыскивали нужные слова.

— Хотя мы встретились совершенно случайно, — сказала Сушла, — как оказалось, я лучше подготовлена к встрече с тобой.

Я с удивлением смотрел на нее. В ее волосах серебрились нити седых волос. Сушла достала из сумочки небольшой прозрачный кубик с ребром не более десяти сантиметров. Затем отодвинула пепельницу в сторону и поставила кубик на стол, прямо между нами. Глядя то прямо на меня, то на кубик, она сказала:

— У меня завтра свободный день. Я недавно бродила по старинным улицам древнего городского квартала. Я вспомнила, как мы гуляли там вместе с тобой. Я тогда очень любила этот город. Он мне казался полным энергии. Многое в нем исчезло безвозвратно. Затем он стал столицей вражеского государства, северной державы. Ты куда-то пропал. Как же все было по-другому в дни нашей учебы в университете, верно? Все было, разумеется, гораздо лучше.

— Намного лучше, чем теперь, Сушла. — Она положила на стол руку. Я накрыл ее своей рукой.

— Это кубик — когда-то они назывались голокубиками — я нашла в антикварном магазинчике на той улице, точнее, в первом от нее переулке налево. Я купила его, потому что какое-то время назад обнаружила точно такой в одном магазинчике там, на Юге. Просто для синхронности… Теперь у меня пара таких кубиков. Чудо, что в этом хаосе сохранились две одинаковые вещицы. Обе в исправном состоянии. На следующей неделе я возьму их собой в Оксфорд.

— Ты возвращаешься в Оксфорд?

— Моя дочь работает в музее Эшмола, в издательском отделе. Ты, похоже, не знал, что у меня есть дочь. — Сушла улыбнулась, слегка прищурившись. — Не от тебя, разумеется. — Я почувствовал легкий укол ревности. — Второй кубик остался в моей комнате, тот самый, который я отыскала первым. Хочу, чтобы ты посмотрел, как они работают. Мы сможем там их включить. Я не имею в виду ничего такого, приглашая тебя в мою комнату. Слишком поздно для чего-то такого. Любовь иссякла в нас. По крайней мере во мне. В то же самое время я не могу забыть о том, что совсем недавно ты был моим врагом или, во всяком случае, одним из них. А также о зверствах, которые ваши творили с нами.

— Не мои. Моих у меня больше нет.

— Нет есть. Это видно по тебе. Англия. Оксфорд.

— Ах вот ты о чем! Нет, я занимаюсь минами. — Я объяснил ей род моих нынешних занятий. — Эти мины закладывались обеими сторонами. Хотя сейчас наступил мир, мины продолжают взрываться и калечить людей.

— Застарелая злоба, — печально улыбнулась Сушла. Она бросила взгляд на мужчину, с которым пришла в бар, наверное, ее мужа, и увидела, что он раздраженно затушил в пепельнице окурок и через стеклянную дверь вышел из отеля.

Я проводил Сушлу до ее номера. Я очень устал и был рад возможности поболтать с кем-нибудь и прежде всего с ней. На дверце стенного шкафа висел светлый мужской костюм. На прикроватном столике я заметил бритвенный прибор. Постельное белье на кровати лежало в полном беспорядке.

Сушла позвонила в комнату обслуживания и заказала кофе. Кофе без кофеина.

Я не подходил к ней близко. Я больше не хотел ее, хотел лишь нашего прошлого, нашего общего прошлого, когда наши постели постоянно пребывали в таком же беспорядке.

Я смутно помнил былое повальное увлечение голоку-биками. Ими увлекались многие влюбленные. Стоило привести такой кубик в действие, как внутри возникало изображение головы, совсем как настоящее. Голова говорила, улыбалась, иногда плакала. Иллюзия достигалась просто: голографическое изображение наносилось на сжатый сердечник из германиевого сплава. При пропускании через него электрического тока изображение оживало, приводя в действие крошечные динамики, расположенные в нижней части кубика. Если у другого человека был такой же голокубик, его можно было настроить таким образом, что в нем появлялись две головы, общающиеся друг с другом.

Сушла включила одну из таких вещиц. В кубике возникла голова женщины с волосами цвета воронова крыла, с короткой стрижкой. Алые губы, дерзкий вздернутый носик. Женщина оставалась неподвижной, как будто вмерзшей в кусок искусственного льда.

Когда включился второй кубик, я увидел голову молодого мужчины — скуластого, веселого и самоуверенного. Из-под клеенчатой кепки торчали пряди белокурых вьющихся волос. Эта голова также оставалась неподвижной.

Я узнал юного себя и юную Сушлу. Мне стало не по себе. Сушла придвинула кубики ближе, повернув обе головы лицом друг к другу.

Изображения заговорили.

Юная женщина поначалу немного запиналась, но затем с ее губ стали слетать нескончаемые признания в любви.

— …не могу выразить словами, как я люблю тебя. В моем родном краю, возле моего дома журчит родничок со свежей чистой водой. Моя любовь к тебе подобна этому родничку — всегда чистая, всегда возрождающаяся заново. Я никогда не испытывала ни к кому таких чувств, какие испытываю к тебе. Любимый, я знаю, что всегда, всегда буду любить тебя и скучать без тебя.

Изображение мужчины приобрело более резкие очертания. Расслышать его слова оказалось легче, чем слова Сушлы.

— Настали трудные времена. Ситуация ухудшается с каждым днем. Наши политики, видимо, ослепли или сошли с ума. Прошлой ночью этот дом обстреляли. Хочу сказать тебе, что очень люблю тебя, но встретиться с тобой сейчас не имею никакой возможности. Хочу, чтобы ты знала, что я постоянно думаю о тебе.