Патрик О'Лири - Невозможная птица

Полет в Сан-Франциско был необыкновенным. Еда в самолёте была восхитительной – даже по меркам первого класса. Ему подали все, что он любил: лимскую фасоль, телятину в сухарях, картофель, приправленный чесноком, и булочки – боже, за эти булочки можно было умереть!

Майк всегда любил летать. Он никогда не включал в полёте свой сотовый телефон. Он наслаждался этим тайм-аутом между двумя пунктами, в течение которого ничего не происходило, когда никто не звонил, никто не мог достать его. Вот приземление он действительно ненавидел. Это пружинистое прижатие к земле, сопровождающееся грубым лязгом. Затем беспорядочные прикосновения рулевого колёса к дорожке, пока оно не станет твёрдо на землю. Его всегда бросало от этого в дрожь.

На полпути его потянуло размять ноги, он встал и не спеша пошёл в хвост самолёта. Около туалета стояла странная женщина маленького роста, одетая в муумуу – цветастое гавайское платье. Она улыбнулась ему. Внимательные чёрные глаза под густой чёрной чёлкой. Она напомнила ему упрямую толстую жену маленького вождя в джунглях – вот только её он никогда не видел в одежде. В ней было что-то успокаивающее – детский запах шоколадных крекеров «грэхем»[30], запитых стаканом холодного молока.

Он прочёл надпись на двери. «Не занято». «Занято». И неожиданный третий вариант: «Свободно».

– Свободно? – спросил он её.

– Это для тебя, Железный Дровосек, – ответила маленькая женщина низким мурлыкающим голосом.

Железный Дровосек? Ну, пусть так. Он повернулся и пошёл обратно к своему месту, думая: что ж, вот мы и улетели из Лос-Анджелеса.

Его кресло было замечательно удобным. В нем была даже кнопка массажа. Он нажал её, и две змейки начали скручивать и раскручивать кольца под кожаным покрытием – ещё никогда он не испытывал такого удовольствия от почёсывания спины. И к своему изумлению, он обнаружил, что в маленьком телевизоре, вмонтированном в подлокотник, показывают эротику, которую он, впрочем, в замешательстве выключил, когда маленькая девочка, эскортируемая гавайской женщиной, приблизилась к его сиденью и уселась в кресле через проход от него.

Он перевёл дух. На мгновение ему показалось, что она собирается занять свободное место рядом с ним.

Лет восемь или около того. В руках – один из этих игрушечных розовых кошельков. Пара золочёных крыльев приколота к красной блузке. Он надеялся, что она не была любительницей поговорить. Дети могут, раз начав, говорить без умолку. И тем не менее он почувствовал укол симпатии к этой девочке, путешествующей самостоятельно. Какие родители отправят маленького ребёнка лететь вот так, в одиночку?

Глядя в окно, Майк заметил, как и в предыдущем полёте, древние иероглифические отметины, изборождавшие пустыню внизу – на равнине и открытых участках ложбин были выгравированы знаки, которые могли оказаться только остатками человеческой деятельности – дороги, ведущие в никуда, геометрические фигуры и контуры, назначение которых было неясно. Разрушенные военные подразделения? Или, быть может, Страна Грёз. Так назвал её уходящий в отставку член правительства в «Шестидесяти минутах ». Страна Грёз: пристанище сверхсекретных баз, исследовательских лабораторий оборонной инженерии, экспериментальных подземных установок. Но разве воздушное пространство над ними не является запретной зоной?

Сквозь капли влаги на стекле он увидел круглую тень на поверхности земли, ползущую параллельно их самолёту, тень величиной с нефтяную цистерну. Странная форма: тёмная точка в середине более светлого круга. Всматриваясь насколько хватало взгляда и проверяя угол падения солнечных лучей, Майк не мог отыскать никаких признаков летательного аппарата или аэростата – ничего, что могло бы быть источником этой округлой, нечёткой фигуры, движущейся неторопливо, как морской скат, скользящей над песком, огибающей испещрённые шалфеем холмы, льнущей к поверхности так, как это может лишь тень, перенимая все изгибы и складки рельефа.

Что бы это могло быть, подивился он. Замаскированный летательный аппарат? Отбрасывают ли спутники тень? Вряд ли – они все же слишком высоко.

– Ненавижу летать, – шёпотом призналась девочка через проход.

Её страх был настолько неприкрытым, что Майку захотелось успокаивающе положить руку на её мягкие каштановые волосы.

– Все хорошо. Мы в безопасности.

Девочка окинула его оценивающим взглядом снизу вверх сквозь толстые стекла очков.

– Сколько тебе лет?

– Сорок восемь.

Она помолчала, прикидывая в уме, потом подняла на него свои широкие карие глаза и заключила:

– Ты наполовину мёртвый!

Он засмеялся про себя.

– А когда стареешь… правда, что время тогда идёт быстрее?

– Гораздо быстрее.

Она кивнула.

– А когда стареешь… то так же боишься иголок?

– Да, – признался он. – Я думаю, это не зависит от возраста. – Её вопросы начинали действовать ему на нервы, и он постарался принять позу, говорящую: ну и хватит пока.

Но она продолжала глазеть на него. И он почувствовал, что должен сказать ей ещё что-нибудь.

– Знаешь, так все же намного лучше. Когда взрослеешь, с тобой случается множество… замечательных вещей.

– Каких вещей? – спросила она.

М-да, это был непростой вопрос. Ничего подходящего не приходило в голову. О чем бы он ни подумал, все было, пожалуй, довольно скучным.

– Плавание, – сказал он наконец.

– Я умею плавать, – возразила девочка. – Я могу задерживать дыхание под водой. Я училась в ванне, когда была совсем маленькая.

Он сглотнул. Должно же быть хоть что-нибудь! Есть ли ответ, который её удовлетворит?

– Кабельное телевидение.

– У нас есть кабельное телевидение, – сказала девочка.

– Хорошо! Любовь, – взорвался он. – Любовь, и поцелуи, и… хм, не обращай внимания. – Господи, эти дети, подумал он. Им ничем не угодишь.

Он прикрыл глаза рукой и вспомнил невозможные вопросы, которые задавала ему его приёмная дочь в больнице. Мне уже лучше? Когда мы пойдём домой? Сколько я ещё здесь буду лежать? Они прекращались только тогда, когда ей становилось действительно плохо. И некоторое время это держало их с женой вместе. Но беспокойство и ожидание истощило их. После того как она умерла, они не могли смотреть друг на друга без того, чтобы не вспоминать. Это причиняло слишком большую боль. Много лет после этого Майк не мог ехать с ребёнком в одном лифте, сидеть за соседним столиком в ресторане, идти рядом по тротуару. Он не мог вынести этого – снова быть так близко к ребёнку.

– Ты имеешь в виду секс, – сказала девочка.

Он посмотрел на неё.

– Маме это нравится, – прибавила она, кивая головой, смешно изогнув губы в виде перевёрнутой буквы «U» и надув щеки.