Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты

Темнокожая блондинка рухнула на пол с целью защитить визжащую мадам, но была остановлена треснувшим по шву платьем. Поза стоящей на четвереньках дамы и факт отсутствия под платьем белья, смутили киноложца настолько, что он, махнув рукой на камеры, едва не изменил своей собаке. И изменил бы, если бы не визги скатившихся вниз по лестнице официантов.

– Горим! – кричали они, прорываясь к выходу. Тут многие заметили то, что упустили ясновидящие: на втором этаже Клуба бушевало пламя…

… Один из жильцов цековской башни – опальный кинорежиссер Касьян Тарановский, в длинных полосатых трусах и шерстяном свитере жены с изображением целующихся голубков, вышел на лоджию и почесал темя. Как человек творческий и несправедливо обиженный, он не мог не испытать чувства глубокого удовлетворения от творящегося внизу безобразия. Там бушевали два очага пожара, не поддающихся удержу. Одетые в космические скафандры пожарные, судя по всему, были крайне озадачены результатами своей деятельности. Получалось так, как если бы из брандспойтов била не вода, а чистый керосин. Лишь только ложилась на стену растекающаяся по штукатурке струя, ее тут же прихватывало летучее жадное пламя.

– Пророчил ведь. Пророчил, мать их так! – сокрушался Тарановский, осуществив на лице выражение мудрого страдания. Киноэпопея "Пламя страсти", застрявшая на эпизоде чердачного пожара, жгла душу беспокойного художника. Всякий раз, как Таран брался за дело, его сражали неподдельные уже приступы астмы и сквозь удушье знакомый противный голос рокотал: "Непотребство снимать нельзя! Нельзя, засранец, запомни!" Тогда Таран трясущимися руками натягивал до подбородка теплые кальсоны и бормотал, приходя в себя: "Помню. А как же, помню".

Никому не признавался Касьян в подлинных причинах творческого простоя, а разглашал свою сердечную боль: будто бы "закрыли" фильм по указанию с самого верха, опасаясь нового, спровоцированного остро идейной лентой, путча.

– Помешали договорить сокровенное! Заткнули рот… Подлинных художников в этой стране всегда боялись. Дай они вовремя высказаться Солженицину, обеспечь моему фильму финансовую поддержку, не было бы всего этого! – Касьян махнул в сторону Кремля.

– Да пусть их горят, Коза Ностра хренова, – отозвалась из глубины комнаты поглощенная венесуэльским сериалом супруга. Она безошибочно ориентировалась в окружающем благодаря дружбе с консьержкой – политологом, доктором наук, принимавшей участие в написании многотомного труда "Истории КПСС".

– Закрой двери и марш в комнату! Гарью несет. Давно у тебя приступа не было?! – командовала снабжавшая столицу ножками Буша жена, не отрываясь от экрана.

Убедившись, что "Музу" отстоять не удалось, Тарановский неохотно покинул наблюдательный пост и не узнал самого интересного: внизу события разворачивались в прямом соответствии с его незабвенным сценарием.

Из особняка Клуба, словно испуганные тараканы, посыпались врассыпную люди. Среди них были дамы, причем, почему–то – полуголые. Они не вступали в страстные отношения с пожарными и посторонними наблюдателями лишь по причине сопротивления последних. Магические силы салона, слившись в огне с эротической энергетикой сек–шопа, породили в пострадавших необузданные настроения. Наиболее активными в толпе, запрудившей переулок, оказались мадам Аххи и смуглокожая блондинка. Одна появилась на людях в тугой грации, другая – без ничего. И обе, проявляя странную в их положении чувственную озабоченность, бурно склоняли к интиму отбивавшихся уфолога, астролога и представителей сочувствующей общественности.

– Во дает! – взвизгнул Батон, налегая грудью на парапет. – Кошмарная женщина! Он имел в виду телевизионную даму, ухитрившуюся повалить на асфальт санитара "Скорой" с целью завладеть его телом.

– Для ведьмы не пройдет. Амбиции не украшает резвящуюся женщину, отсутствие бескорыстия портит харизму. Ведьмачество – это искусство ради искусства. Чистой воды эстетизм. И, между прочим, не для дураков, – Шарль вздохнул. – Хотя, размышляю я, а что ж им – подъезды мыть? – Он все еще пребывал в меланхолии, созерцая вечернее пасмурное небо.

– А хотя бы чердаки чистили, – оглушительно чихнул вылезший из чердачного окошка Амарелло. Треуголкой, отороченной белым пухом, он сбивал грязи и паутину с лосин, а в другой руке держал за лапки пяток голубей со свернутыми шеями, прихваченных во время обхода чердака в качестве гастрономического трофея. Его ворчливость стимулировал усиливающийся аппетит.

– Куда ни глянь – везде нужник. А потому что леди, остро нуждаются в деньгах, тряпку в руки не возьмут, как им по уму положено, а в свою собственную личность плюнут и размажут, лишь бы стать вот такими мадамами и репортерками, – при помощи кривых пальцев, он стильно высморкался, явно гордясь знанием местного колорита.

– Признаюсь, вышло совсем недурственно, – согласился Шарль. – По улицам, как в былые времена, бегают дамы в подштанниках… Правда, не совсем в подштанниках и не совсем дамы… Что в данной исторической ситуации однохренственно.

– Может их надо спасать? – засомневался кот, встревоженный доносящимися с места происшествия воплями.

– Пусть живут, – меланхолически отмахнулся Шарль.

– Тогда проверим объекты, подсобим пожарным и – пора! Нас заждался экселенц, – проявил дисциплинированность Амарелло и возглавил дальнейшую операцию.

– Так все и случилось, экселенц, – завершил горестным вздохом свой рассказ кот. – Наш флигелек и "Муза" сгорели дотла.

Все сидели за столом, Маргарита между Роландом и Батоном, но экселенц не давал команды приступить к трапезе. Блюдо с поросенком и яства в золотых тарелках и соусниках казались картинкой к репортажу о торжественном ужине в Виндзорском дворце. Окружавшие же стол персоны держались с независимостью профсоюзных лидеров, объявивших политическую голодовку.

– Это был не простой день, экселенц, – с достоинством поднял узкое лицо Шарль. – Мы не станем жаловаться. Истинные герои не нуждаются в саморекламе. Нас будут помнить потомки.

– Короче, мы здесь и ждем ваших приказаний, – хмуро глядя в тарелку прорычал Амарелло.

– Мы изо всех сил пытались спасти материальные ценности клуба, и вот все, что удалось отстоять, – смиренно склонил голову кот. – Вот окорок и ваш кальян, экселенц, а так же обрывок ценной бумаги из директорской папки… Как только пламя охватило офис наших партнеров, я прямиком рванулся в кабинет Пальцева. Там все пылало. Схватил со стола бумаги остался один клочок. Огонь опалил мне усы и грудь. Я побежал на кухню спасти удалось лишь этот окорок. В холле горели ценнейшие экспонаты! Хотел принести вам чрезвычайно важное заявление, подписанное американским президентом. Но, увы, экселенц, бумага порвалась. – Батон разложил на столе мятый кусок ватмана с жирно прописанными красным фломастером словами "…плюс сексуализация всей страны!"