Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты
– Неслабо она сегодня приложила этого хмыря! Видать, настрадалась здесь, бедолага. Такой сексапильный поцелуйчик – м–м–а! – кот чмокнул собранные щепотью пальцы. – Куда там Шарон Стоун. Клиент сразу вырубился. А вас, экселенц, я не очень понимаю – собрались Храм защищать? Грудью пошли на Пальцева: "откажись, подлец, от своих гнусных замыслов!" Это показалось мне несколько не последовательно.
– Уходи… – поморщился Роланд. – У меня от шерсти аллергия. Как только соберешься сеять разумное, доброе, вечное, то обязательно кто–нибудь отсоветует… И морда у тебя на редкость нахальная.
– Порода такая, – вздохнул Батон. – Как пишут в объявлениях кошачьих клубов – "детское выражение лица"! От помойников мы далеко ушли. Не те времена. – Важно переступая на задних лапах, кот двинулся к двери. Шерсть – густой набивки, плюшевая!
– Постой. Ты вот сам, в качестве юного мстителя, как понимаешь Пальцев наш или не наш?
– Сволочь он. Котов не любит. Никого, кроме себя.
– А Храм – чей объект? – тоном въедливого экзаменатора загонял кота в угол экселенц.
– Чего ж тут думать – как и все здесь – пополамный. Наживается на его горбу сволота, вроде Альбертика и Федула. И будут наживаться впредь. У… я б этих попов! – Батон изогнул спину и сделал боковую боевую стойку. Совершил пару мягких скачков по комнате и с урчанием, обмякнув и подобрев, пристроился у колен Роланда. – Но ведь с другой стороны, церковь кого–то просветляет? Просветляет, я лично видел. Нельзя отрицать. Нельзя.
– Это с одной стороны – с людской, и с другой, то есть – с ЕГО. Поскольку Его Храм. А с третьей что, с нашей?
– С нашей, полагаю, сие строение – объект охраняемый. Мы ведь тут зачем? Памятники истории восстанавливаем. Клад вон совсем задарма отрыли, Батон вдруг стал серьезным и обратил на экселенца почтительный взор: Можно выразить сомнения, учитель? Вот ведь получилась двусмысленная ситуация: нейтрализуя Пальцева, мы спасаем Храм, а следовательно, работаем на наших идейных противников. Не сомневаюсь, вы хорошо продумали интригу и намерены что–то предпринять для сохранения авторитета. Интересно, что именно? Простите, учитель, мою назойливость.
Роланд усмехнулся:
– Будем считать, что меня ловко подставили. И повздыхаем – умные там головы, в ЕГО департаменте. Сформулировали неразрешимую дилемму: либо прояви терпимость и всепрощение, что само по себе для меня отвратительно, пригрей, значит, гада на своей груди и гнусному его делу содействуй. Либо ликвидируй его и тем самым – сохрани Храм. За это маршальские погоны и орден в ЕГО департаменте, между прочим, полагается. А в нашем – пожизненное освобождение.
– Вот я и думаю, а что нам больше всех надо? Неужели у них тут не найдется героя, способного взять благородную миссию спасения святыни на себя? Нет энтузиастов–мучеников? Вы же тогда не зря показывали нам скульптуру говорили, что делаете ставку на настоящую, вечную…То есть на то, чем одаривает ОН!
– Ты хороший ученик, – Роланд предостерегающе поднял руку: – Но тсс! Довольно разговоров. И никаких дебатов в свите. Я рассчитываю на ваше понимание. Спасибо. А теперь ступай, мне надо ознакомиться с последней информацией.
– Если что, я рядом, – Батон неслышно покинул гостиную.
В засветившемся перед Роландом зеркале появился кабинет Пальцева в "Музе". Полулежа в кресле с компрессом от уха до уха, шеф смотрел "Новости" и одновременно беседовал с двумя людьми. Беседовал странно. Одним из посетителей был Бася Мунро, другим – депутат Перманентов. Даже из далекого заэкранья пахнуло невообразимым смешением аромата духов "Кензо", исходящего от окутанного шелками голубого кимано Баси и дымом папирос "Астра", пропитавшим мятый грязно–серый костюм парламентария. Удивленно тараща глаза, Пальцев категорически открещивался от соучастия в деятельности "прогрессистов" и даже с возмущением отрицал, что имеет хоть какое–то представление о генераторе. То есть изображал довольно талантливо крайнее непонимание, а точнее – приступ депрессивного психоза с частичной амнезией.
– К Кленовскому. Все вопросы к господину Кленовскому. Я сложил с себя полномочия и по состоянию здоровья, вынужден срочно отбыть на лечение заграницу. Гибель жены, хроническая болезнь сердца, эта варварская акция на кольцевой! Да кто же тут выдержит! – он со слезами на глазах прижал руки к груди: – Поверьте, родные, в голове сплошная перестройка. К тому же… Альберт Владленович подманил посетителей и, опасливо озираясь, шепнул склонившимся: – Мне только что сугубо конфиденциально сообщили из ООН, что некая Фаина Каплан, стреляла в Ильича! – Достав смятый носовой платок, Пальцев скрыл под ним искаженное рыданиями лицо. Присутствовавший при страдальце отец Савватий, спешно выпроводил визитеров, сокрушенно бормоча:
– Сами видите, дети мои, на Бога одна надежда. Дело дурдомом пахнет.
Лишь только за посетителями захлопнулась дверь, Пальцев вскочил, отбросив компресс и голосом тамады, объявляющем тост юбиляра, воскликнул:
– Запрягай коней, Федул. Мэр ждет меня!
… – Вот стервец! – Роланд переключил изображение в зеркале и снова разжег кальян. В стеклянном овале замелькали, побежали косые волны и вырисовалась мрачная картина: темный бункер на верхушке металлической трубы. Если не знать, то и не догадаешься, что труба с винтовой лестницей располагаются в чреве гигантской статуи, а нечто подобное бронированному ботискафу находиться у нее в голове. Светящаяся же во тьме щель амбразуры ни что иное, как приоткрытый рот легендарного баса. В щель направлен хобот стоящего на возвышении аппарата. Видны кнопки, клавиши, огоньки, бегающие на пульте. За пультом сидит мрачный головастик с разбитым лицом и дыбом стоящими рыжими патлами. Он ковыряет тестером в мудреном шлеме, оснащенном пучками проводов, антеннами и светящимися датчиками. Над рыжим, внимательно следя за процессом усовершенствования шлема, склонился другой – с ехидно–стервозной насмешкой на красивом арийском лице.
– Готово, – рыжий отложил инструменты. Напялил шлем, прислушался. Есть сигнал!
– Я должен убедиться, что все сделано как надо, – Осинский протянул руку к панели аппарата. – Ты правильно вывел контакты?
– Не трогайте! Избави Бог! – защитил телом панель необычайно бледный до желтизны, с пятнами бурых ссадин на помятом лице Ласкер. И поспешно снял шлем. – Все взлетит к чертям собачим! Объясняю еще раз. Шеф сформулировал задачу так: после завтрашнего происшествия начнется серьезное расследование. В процессе дознания эксперты должны с определенностью установить, что именно включение аппарата послужило детонатором. А следовательно – взрыв произошел по вине заговорщиков–конструкторов и главного террориста Горчакова. Я сделал все. Все, что бы погубить дело своей жизни, лучшего друга, себя лично. – Он развел короткими руками. – Или теперь еще велите самоустраниться?