Николай Полунин - Край, где кончается радуга

Сначала была синяя комната, потом красная. Потом они куда-то повернули, и Вест потерял ориентировку. Ладонь в руке была теплая и чуть-чуть влажная, от женщины пахло водкой, и Весту стало уютно.

– А! Буза все это, просто Кудесник перед Фарфором выкаб-лучивается, себя хочет показать.

– Фарфор – это имя?

– Ну, ты Фарфора не знаешь, я молчу! Фарфор на Тридцатых всему хозяин, понятно?

– Понятно.

– Молодец. Еще от Попугайчика морды пришли – сама видела; от Гаты есть, говорят, да только, наверное, врут. Все из-за тебя Кудесник наприглашал, похваляется. А я тебя украла. Себе возьму. У-у, совсем съем! Ты не дрожи, не съем. Ни вот кусочка Шеллочка от тебя не откусит.

– Я и не дрожу.

– Зря, У нас, бывает, едят. От костянки, говорят, помогает. Дураки верят. А от костянки ничего, я тебе скажу, не помогает, никто не знает, что она такое есть, вот и врут.

Вест как-то сразу ей поверил – а что прикажете? – и попытался запомнить дорогу.

– 3-заходи! – скомандовала Шеллочка, когда они оказались перед маленькой дверью в укромной нише. – Моя каморка. Кудесник сдохнет – не найдет.

Будуар у Шеллочки был под стать, и в нем царил хаос. Наравне с хаосом в нем царила бескрайняя низкая кровать под то ли изъеденной молью, то ли прожженной во многих местах мохнатой тряпкой, с божкам по углам, с балдахином, на котором отсутствовала добрая половина кистей. Было множество разношерстных тумбочек, секретеров, канапе, козеток, пуфиков и банкеток. Все а-ля Людовик-Солнце, но не белое, а красное, и не красного дерева, а крашеное.

Вест сел в подвернувшееся креслице – оно взвизгнуло – рядом с ночным столиком, стал наблюдать за Шеллочкой. Та ходила по комнате.

– Между нами, он неплохой, – говорила Шеллочка. – Когда трезвый. – Хихикнула. – И когда вылазит из своей консервной банки. Ты думаешь, он что? Он здорового здоровее, это так, блезир… И ведь черт его знает, чего-то он, значит, задумал, если по суткам в железке сидит. А железку ему сработал один жестянщик с комбината, ну, Литейщик. Тьфу-тьфу-тьфу, рожа жесткая, а туда же – «киска», «девонька», – Шеллочка добыла откуда-то початую бутылку. – Давай выпей, а то что-то ты трезвый больно, не успел что ли… Во-от. А потом у него костянка началась, у жестянщика того, я как услышала, мне так жалко-жалко стало, а чего, спрашивается? – Она присела на край кровати, подперла подбородок ладонями и стала похожа на маленькую девочку.

– Все вы пропадаете, – сказала она. – Кто где. Ты тоже пропадешь. Понесет тебя куда-нибудь… На Пустршь не ходи, – приставила она палец к Вестову носу. – Куда хочешь ходи, а на Пустошь не лезь, запомнил? Э, что с тобой, ты ж ещё теленок. Телок ты бессмысленный, ничего ты не понимаешь…

– Да, – сказал Вест, обрадованный таким поворотом дела, – я ничего не понимаю. Объясни. Мне никто не хочет объяснить. А я совсем ничего не понимаю. Совсем, правда. Я…

– Дурачок, – перебила она его. – Думаешь, я что-нибудь понимаю? Да здесь, если разбираться начнешь, облындишь в два счета, что ж я сама себе враг? Ты пей, пей лучше, бери пример с Шеллочки, она весь день просыху не знает, и ей хорошо. Тут у нас все пьют, – громко прошептала она, едва не касаясь губ Веста. Лоб у неё был потный, короткие прядки липли. – Я тебя ещё увела, ты видел бы, что там… Думаешь, я люблю голая на столе игру каблуками давить? Думаешь, да? А… тебе! Это все Абри, он, поторох проклятый, он…

Шеллочка вдруг заругалась и заплевалась, тряся кулачками. Вест не знал, как быть. Он хотел встать, но у Шеллочки все прошло, как началось, быстро, и она продолжала лишь тихонько поскуливать, размазывая по щекам черные волосы и сморкаясь в край балдахина. Вест посмотрел на свою руку, все ещё держащую бутылку без этикетки. Бутылка звякнула о металлический бок некрупного куба со множеством малюсеньких разноцветных блямбочек на стерженьках. Стерженьки торчали из пазов и были, наверное, подвижными. Потом Вест посмотрел на Шеллочку.

– Жизнь собачья, – сказала Шеллочка. – Сядь ко мне, а? Вест пересел на кровать. Плечи у женщины мелко вздрагивали.

– Я, ведь, знаешь тебя зачем утащила, я думала веселее будет. Наше бабье как помешалось – Человек! Человек! Живьем бы Кудесника в его железке испекли, не вели он Простачку тебя доставить… А мне что, мне здешних хватает, наших. Их пока всех перепробуешь, по второму разу захочется, – она опять хихикнула. – Ты поцелуй меня, а? – вдруг попросила она жалобно.

– Ну, пожалуйста…

Цепкие пальцы зашарили по нему, Шеллочка придвинулась.

– Подожди. – сказал Весь. – Подожди, слышишь.

– Ну. пожалуйста…

– Погоди, я тебе сказал! – Он оторвал от себя её пальцы. Погоди.

Глаза раскрылись.

– Чего? Чего ждать!

– Ты мне не все ещё рассказала.

– Что рассказала? – Она отодвинулась. – Что я тебе должна рассказывать?

– Насчет здешних и вообще…

– Что вообще? Что – вообще? – Она вновь бурно задышала, но уже от гнева. – Ты кто? Чего тебе от меня надо? Ты шпионить сюда явился? Ты… ты… – Ее снесло с кровати, она забегала по ковру – от стенки с гравюрами до стенки с кинжалами. Вест мысленно пожелал, чтобы ни то, ни другое не попало ей под руку. Кинжалы – это понятно, а гравюры были в тяжелых рамках.

– Ух-х, свяжешься с Кудесником, – злобно бормотала Шеллочка. – Сколько можно… Я ведь, – остановилась, постучала себя в грудь, – я ведь ещё те времена помню, когда он не то что в жестянке своей, пешком ходить боялся, все швырял, как крыса… Кто ему все это сделал, все эти хоромы чертовы, кто?

– А я причем? – сказал Вест, от неловкости вертя в руках куб со стерженьками. С обратной стороны куба была воронка.

– Ты… ты из-за этого, да? Ты думал, я… да? – Она оказалась рядом, выхватила куб, швырнула обратно на столик. – Дурачок, вот дурачок какой. Это же еда, выпивка, шмотки по мелочи… И правда теленок. Оставь его. – Она быстро легла, раскинувшись в центре своего спального заповедника. – Иди ко мне, иди…

Вест решил хоть что-то прояснить.

– А сигареты?

– Как? – переспросила Шеллочка.

– Ты говоришь – еда, выпивка, мелочь всякая, – а сигареты?

– Повтори ещё раз, пожалуйста.

– Сигареты. Си-га-ре-ты. Чтобы курить. – Он показал, как курят сигарету.

– Никогда не слыхала, – помотала она головой. – Перестань. Иди лучше, ну.

Так, подумал Вест, опять дебри. Может, напиться, а? И – к ней. А что?

– Пойду я, Шелла, – сказал он. – Не сердись.

– Ну и вали! Вали, чтоб ты…

Затворяя дверь, он увидел, что Шеллочка пьет, запрокинув белокурую головку, прямо из горлышка, и водка льется ей на грудь, растекаясь пятном по безрукавке.

Куда идти, он не знал и пошел влево, потому что там было тише. По обеим стенам до самого потолка висели картины. Их вообще было много в этом доме, но лишь теперь он мог приглядеться как следует. Вот это похоже на Дега, а вот то – почти идентичный Ван-Гог. А вот – рисунки в стиле Кокто. Но именно в стиле, не более. Подлец Ткач, ну ничего ведь не рассказал действительно стоящего. Конспиратор чертов. Но тогда у них тут все и впрямь на порохе. Не очень, правда согласуется с только что виденным, хотя… Может быть, пир во время чумы? Надо же, попал. Как хоть город называется, узнать. Постой! Они же… Они же здесь были с нормальной кожей!!! Вест остановился под очередным шедевром. Ну да, ну да. Шеллочка беленькая, тот пожилой, Мастер, он розовый, в углу, помню пьянь какая-то, тоже – нос сизый, физия буро-малиновая, затылок кровяной, апоплексический, все как полагается… Ткач, Ткач… Ну вот, ещё одно, что я без тебя узнал.