Сорока на виселице - Веркин Эдуард Николаевич
– Они вытеснили из ареалов обитания куницу и соболя, своих естественных врагов! Более того, они их сожрали, хотя призваны питаться орехами…
Корзину с пирогами и морсом поручили мне, пока пересекали холл, я почувствовал аппетит, съел пирог с рыбой, Уистлер продолжал про белок.
– Куницы и соболя сложили с себя полномочия, ну и что бы вы думали? Наши умники предложили ввести в экосистему несколько сотен искусственных, особо улучшенных куниц! Но как быть с этикой? Этично ли снабжать искусственных куниц охотничьим инстинктом? Делать их убийцами?
Барсик тащился за нами, иногда останавливаясь, словно вспоминая, что ему делать дальше, тогда останавливались и мы, дожидались.
– Проблема неразрешима, – говорил Уистлер. – Мировой Совет рассматривает вопрос экспатриации – погрузить максимальное количество белок на грузовой звездолет и вывезти их на окраины ойкумены… допустим, на Альберту, там подходящие леса, а белка…
Мы покинули здание Института, вышли на воздух, снаружи и в самом деле пахло горькими цветами.
Белка бежит вниз по мировому ясеню.
– Сегодня твои анекдоты не смешны, – сказала Мария. – Отчего так?
– Есть много причин, но главная в том, что ты не любишь белок, – ответил Уистлер. – А между тем у белки есть развитое духовное измерение, белка неслучайна, помните… Помните, Один послал именно белку, чтобы та прогрызла алмазные скалы и добыла заветный мёд поэзии… С тех пор непокойная рататоск упрямо точит небесный свод, торопится вверх по великому ясеню…
Белка бежит вверх по великому ясеню.
– Я намерен обратиться к Штайнеру со служебной запиской, я предлагаю сделать сомневающуюся белку символом синхронной физики… Сомневающаяся белка или белка сомнительная? И есть ли разница? О, это буря…
«Тощий дрозд» продолжал висеть над стартовым полем. Грузовые порты открыты, аппарели опущены, как всегда никого, терминал пристыкован.
– Но Штайнер безмолвствует! Вы давно его видели? Я послал ему четыре служебных записки, первая, между прочим, о барьере Хойла…
Уистлер забыл про белок и, пока мы шагали к эллингу, рассказывал про донесения, посланные им Штайнеру, сегодня управление ховером взял я.
Мария сидела рядом, Уистлер за мной, Барсик там же.
Ховер поднимался вдоль правого борта «Тощего дрозда».
Я ответил «самолет».
– В нашей библиотеке прекрасный отдел космологии, особенно секция с картами, я наткнулся совершенно случайно… Вы видели атласы ойкумены? Карты новых миров, неизвестные материки, безымянные моря, горы, хребты… Сотни миров ждут нас… и не дождутся никогда… Тысячи миров над нами…
Я вдруг подумал, что никогда не видел ночного неба Регена. Стоит посмотреть.
– Вы знаете, атласы ойкумены и звездные каталоги имеют весьма странные пересечения, Мессье, Глизе, Цян… Вы видели?
Мария молчала. Она была все-таки не в настроении, а Уистлер, наоборот, то и дело смеялся, трепал за загривок Барсика и высвистывал самодельные мелодии.
– Я не видел, – сказал я.
Каждую осень в нашем саду пахло так: сладкой плесенью, торфом, землей, горелыми листьями.
– Предлагаю сегодня вечером отправиться в отдел космологии, – сказал Уистлер. – Возьмем пирогов с… черемухой… или с грибами… я видел меню, там опять пироги… Везде пироги, Мария, какие самые любимые твои пироги? Постой, я угадаю – конечно же, с дроздами!
– Это не смешно…
– Отчего же, пирог с дроздами – это питательно, это традиционно, все библиотекари ценят пирог с дроздами… Тебе ли, Мария, не знать? Когда мне было двенадцать, с моим отцом случилась странная история, я сейчас расскажу… С вами случались странные истории?
– Нет, – сказала Мария.
Она снова приложила щеку к сапфиру, в кожу медленно впитывалась бирюза.
– Да, – сказал я.
– Мой отец занимался дальней связью, – продолжал Уистлер. – Квантовыми коммуникаторами, это примерно то же самое…
Мария улыбнулась.
– Примерно то же самое, что синхронная физика… разумеется, на более примитивном уровне, запутанность, обратный перенос… Кстати, сам Сойер этим в молодости увлекался, его первые эксперименты основывались на работах Вустера…
– И ничего не получилось. Не получилось ничего.
– С чего ты решила? Может, напротив, все получилось…
– Первая порция утреннего вранья, – объявила Мария.
– Нет, действительно, наша цивилизация оценивает исключительно позитивный результат, однако неудача не менее ценна. Если на минуту представить ситуацию…
– Пожалуйста, Уистлер, не начинай, – попросила Мария. – Вранье с утра невыносимо… Хотя бы после обеда, прояви гуманизм…
– Послеобеденное вранье вредно для душевного здоровья, вечернее вранье нелепо, нам остается лишь утреннее, – тут же ответил Уистлер. – К тому же, моя милая Мари, утреннее вранье необычайно стимулирует мысль… ты просто явно не в духе… Так вот, история…
Я отметил, что сегодня не особо хотелось слушать Уистлера, но он не замолкал, не замолкал.
Его отец пытался построить передатчик, основанный на эффекте квантовой запутанности, и много работал в пространстве, иногда отсутствовал по несколько месяцев, а Уистлер с мамой его жили на Иокасте. Однажды отец не вернулся, мама отправилась его искать, а когда нашла, то выяснилось, что отец не узнает ни ее, ни сына. Он прекрасно, в ярких и подробных деталях помнил свою жизнь, но семья в ней отсутствовала. Примерно через месяц память начала восстанавливаться, но окончательно забыть о своей жизни без семьи он так и не смог, в его голове существовали две одинаково убедительные реальности. Сам отец полагал, что это каким-то образом связано с его работой в пространстве, поскольку именно пребывание в дальнем космосе вызывало обострение ложных воспоминаний.
Вышли к Иртышу.
Воздух сделался плотнее, скорость слегка упала, на фонаре стала собираться вода, Барсик стал смотреть вниз, в воду, возможно, тут тоже водится какой-нибудь углозуб.
Уистлер рассказывал, что позже, будучи студентом, он заинтересовался случившимся с отцом и выяснил, что подобное встречается не так уж и редко, воспоминания о непрожитом случаются у одного из полутора тысяч, у тех, чья деятельность связана с пространством, чаще. Большинство людей списывает их на детские фантазии и сны, фантомы прочитанных книг, и предпочитает не рассказывать о них посторонним и медикам.
Я повернул над рекой, опустился слегка пониже, повел ховер против течения, над течением. Хороший Иртыш, жаль, не блестит, как настоящий.
– Сейчас он вспомнит сову, – прошептала Мария.
Все видят сову, и это загадка VDM-фазы.
Есть несколько исследований, посвященных феномену «сна совы». Анализу были подвергнуты более двадцати тысяч рассказов о сове, и не обнаружено ни одного, заметно отличающегося от остальных.
– Все люди видят сову, – сказал Уистлер. – Видят одинаковый сон. Один на всех. Один. На. Всех.
Это Уистлер произнес многозначительно. Я услышал. Чтобы мы услышали.
– Раскрывайте надежные зонтики – грядет вторая порция утреннего вранья, – вздохнула Мария. – Уистлер, еще немного, и почетный кубок Каммерера твой.
– Зачем так о Каммерере? – с обидой спросил Уистлер. – Человек был оклеветан, раздавлен, ты же прекрасно знаешь…
– Ну да, оклеветан… Мастер шприца и саламандры…
– Мария, зачем ты?
Я пытался найти место, где мы останавливались в прошлый раз, бесполезно – река успела подняться, камень, до которого я плавал за Барсиком, скрылся под водой. В верховьях дожди, дожди с юга, холод с севера, скоро сойдутся над нами, полярный день переменится в ночь.
– А я поднимаюсь в семь двадцать три, – сказал я. – Не каждый день, но пять раз в неделю обязательно.
– В этом ничего удивительного, это всего лишь внутренние часы, – заметила Мария. – Тик-так.
– Нет, – возразил я. – Внутренние часы здесь ни при чем. Дело в том, что просыпаюсь я рано, около шести, не знаю, что делать, продолжаю лежать, ворочаюсь, пытаюсь снова заснуть, думаю. Потом мне надоедает, я понимаю, что пора проснуться, встаю с постели – и на часах семь двадцать три. Семь двадцать три.