Татьяна Мудрая - Памятник либертину

— Как я понимаю, сей господин слегка преувеличил в своём праведном запале, — отозвался я. — Да и прочие в той же мере. И палач был по сути один, хотя слух шёл — наверное, ради симметрии — о пятерых, и жертва. Но всё равно — с какой стати вы опрокинули на меня ушат кровавых историй?

— Прибавьте сюда ещё и Райнера Марию Рильке, — отозвался мой собеседник. — Известный пассаж о всеобщей стандартизации смерти, о том, что она, как и жизнь, редко бывает своей собственной.

— А мораль?

— Нет никакой морали: вы, похоже, приняли меня за кого-то другого. Думайте сами и сами же принимайте решение по поводу себя самого.

На этих словах будто едкая соринка попала мне в глаз, и я сморгнул.

…Небольшой изящный сквер Надар притулился под самым боком базилики, как и следовало тому быть. В воздухе, сыто щебеча, кружили мелкие птахи, сизари, утробно воркуя, разрывали почву кораллово-красными лапками. Лепестки цветущих каштанов опускались на плечи бронзового кавалера, что стоял на одной линии с Девой Жанной, обитающей внутри собора.

Пепел обоих смешался с водой, влился в кровь и плоть Франции и до сих пор стучит в её сердце, пришло мне в голову. Тем она и жива доныне — своими святыми. Теми, кем пренебрегли ранее и кто ныне встал во краю угла.

Внезапно всё померкло перед моим взором. В надвинувшейся туче сверкнул немой гром, узкая молния бичом рассекла идиллическую картину, словно мостом соединив с другой, куда более мне понятной и близкой. Сверкнул и тотчас же слетел золотой венец с горделивой главы храма Христа-на-Водах, наполовину погружённого в зыбкий базальт основания, от Лобного места вдоль по Васильевскому спуску потекла кровавая река, многоголосый вопль повис над Красной Площадью…

А потом снова наступили совершенный покой и ясность.