Фуга - Елена Владимировна Ядренцева

Пролог

Моему отцу,

Ядренцеву Владимиру Федоровичу,

посвящается

— Эй, ты это куда понес? Не-не, погодь, в смысле не надо нам сюда еще кровать! Да не тащи ты ее, э, кому сказал!

У входа в только что созданный Приют чуть ли не лбами столкнулись двое парней: один действительно взволок на крыльцо старую кровать и пытался теперь прорваться к двери; другой, Рысь, оную дверь заслонил и изображал командирский окрик.

Карл Мюнтие, мастер города Асн, как раз пришедший посмотреть, как там дела, остановился и одобрительно хмыкнул: последняя фраза ничего у мальца вышла. А что вчера его трясло, так это ладно, никогда раньше он домов не создавал, вот и трясло. Ну потрясет и перестанет.

Солнце слепило, Карл приставил ладонь ко лбу. Приют пах деревом, Карл аж отсюда чувствовал, а поле — пижмой, клевером, нагретой зеленью. Рысь, рыжий, тощий, только-только очнувшийся, все уламывал второго бросить кровать. «Слышишь, ну не, так не пойдет. Каркас оставь, а. Возьми подушки и матрас, отнеси в дом. Как ты ее допер-то вообще?»

Рысь спрашивал с недоумением и сочувствием, и это было хорошо. Он не орал. То есть хуже было б, если бы орал, и совсем плохо — если бы нес что-то в духе «а я тут главный, меня мастер попросил». Мастер, который стоял себе глядел, как замысел потихоньку обретает плоть, подошел ближе, сделался заметен и хмыкнул обоим:

— Денечка доброго.

— А, здрасте, доброго, — ответил Рысь и вытер пот со лба, и по тому, как он сощурился, Карл понял — ни черта-то он не помнит. — У нас тут типа спор.

— Да я вижу, что спор.

Чудак с кроватью так и замер, мотал головой, и Карл кивнул ему — мол, сгинь давай. Тот от кровати отцепился, но сгреб одеяло, обе подушки и простыню и с этим грузом просочился в дверь.

Рысь остался, и кровать теперь стояла между ним и Карлом.

— А вы кто будете, прощения прошу?

— Я-то? — Карл не спеша вполоборота уселся на голый матрас, вытянул ноги, поддернул штанины. — А мастер здешний. Слышал о таком?

— Так это вы сказали, что я здесь все создал?

— Ну, все не все, а дом вполне себе.

Рысь обходил кровать так медленно, что стало ясно, почему появилось прозвище. Карл ждал. «Ну кинься, кинься, если хочется». Рысь застыл рядом, голос его чуть дрожал — то ли страх, то ли злость, то ли всё вместе:

— Я вообще-то не собирался создавать ничего. Вы бы, мастер, начистоту сказали, не?

— А ты присаживайся — может, и скажу.

Сесть-то он сел, только на самый край — и все смотрел, смотрел, не сводя глаз. Куртку ему уже почистили, штаны не успели, и были те пижонские штаны в налипшей грязи чуть ли не до самых колен. Сама отвалится? И ведь дурак дураком, ни хрена не видел, а уже чуть не сдох. И сколько таких еще?

Карл вытащил из пачки сигарету, протянул Рыси, взял себе вторую. Рысь затянулся жадно, благодарно, покосился на Карла и таки ввернул:

— А говорят, мол, мастера не курят.

— Это смотря какие мастера.

— А вы какой?

Да он не парень даже, а мальчишка. Такого бы в приличный дом или учиться — и глядишь, выйдет в люди. А ты вздумал…

— Ты, Рысь, читать-то любишь?

— Вы откуда знаете? В смысле, не про книжки, а про прозвище?

— Да я много чего знаю, ты не дергайся.

А лицо у него подвижное — хоть отворачивайся. Вокруг трещали всякие кузнечики, в Приюте что-то с грохотом упало и вслед за этим кто-то бодро выругался, и Карл сжалился и выдал полуправду:

— Да ладно, ладно, девушка твоя сказала.

— А когда это вы с ней…

— А вот пока ты спал.

Рысь курил, его девушка где-то внутри расчесывала волосы, и ни один из них еще не знал, что сотворенный Рысью дом покинуть они смогут ой нескоро.

Ночью Джо проснулась оттого, что на нее кто-то смотрел. Она села, зевнула и поежилась. В зале все еще спали — кто раздетый и под плащом, кто в одежде, кто подложив под голову рюкзак, кто просто так. Уснули парочки, не разжимая рук.

Пахло сыростью и паленым. В этом их Приюте довольно часто кто-то что-то поджигал.

— Здравствуй, радость моя.

Нельзя отвечать. Нужно сидеть, дышать как можно тише, делать вид, что ее вообще здесь нет. Может, он пройдет мимо. Может, раздумает.

— О, ты меня не узнаешь? Как это грубо.

До слез знакомый хрипловатый голос звучал гораздо ближе, чем минуту назад, и Джо не выдержала и вскинула голову. И, конечно, увидела. Ее кошмар проявлялся у стены — не то серый, не то полупрозрачный, даже белые волосы поблекли — сидел, как незаконченный набросок, и ей подмигивал. Джо помнила его. Дом — почти нет, обрывками, а его — да.

— Правда, приятная встреча? — спросил, склонив голову набок. — Или тебе не очень нравится? А я вот счастлив.

— Я же не дома, — сказала Джо, — я же переместилась. Я же, ну, не там же.

Смех у него тоже всегда был хрипловатый — как у старика. Он смеялся, качал головой, а Джо ждала, что кто-нибудь проснется. В Кесмалле, дома, мама никогда не просыпалась, но тут толпа людей. Должен хоть кто-то?..

— О, ты надеешься на поддержку? Ну попробуй.

— Вы мне снитесь, — сказала Джо, — и всегда снились.

Он пожал плечами, и Джо вскочила: плащ под ней весь покрылся инеем.

— Я закричу.

— Как неожиданно.

Джо затрясла за плечо ближайшего парня — сначала слегка, потом все сильнее и сильнее, потом он уже мотался в ее руках, потный, тяжелый, в зеленой футболке, — но глаза не открыл. Набросок ухмылялся.

— Вы их заворожили?

— Как ты думаешь?

Он покачал головой, не спеша встал и двинулся к ней. Как жалко, что не получается очнуться, вскочить, заорать — и выяснить, что все в порядке.

— Ты так боишься, что мне аж обидно, а между тем меня здесь знают. Яблоком зовут вон. Это твои всякие прозвища одно другого хлеще.

Джо называла его Снежным, Белым, Приходящим, а чаще всего старалась забыть.

— Вы читаете мысли?

— Ну послушай, — он снова покачал головой и развел руками, — ну мы же с тобой старые знакомцы. Мне так печально, что ты сомневаешься.

Он покачался с пятки на носок, повел плечами, будто слышал неведомую музыку. Глаза у него были блеклые, усталые, как долгий, трудный, мутный путь, которым будешь идти, идти, идти, пока не позабудешь, кто ты есть. Бесцельный путь.

— Тебе скоро шестнадцать, — сказал он, — ты что, забыла про свой день рождения? Прискорбно.

В следующий миг он оказался у Джо за плечом и коснулся ее волос. До чего холодно.

— Вас нет, — сказала Джо, — вы сон, вы сон.

— Я не понял, а что все дрыхнут-то? Есть кто живой?

На пороге возник Рысь и выкрикнул традиционный свой утренний клич, и кто-то рядом со стоном зашевелился, и Джо открыла глаза. Яблоко исчез.

— О, Щепка, ты чего тут раньше всех? — Рысь подошел к ней, скользнул мимолетным взглядом, потом еще раз, уже медленнее, зорче, плюхнулся рядом. Один рукав подвернут, другой нет, на воротнике засохшая зубная паста, зачем он вообще надел рубашку? И как же хочется на миг к нему прижаться, просто чтобы понять, что он живой. — Щепка, тебе, что ль, сон плохой приснился?

— Ага.

— Так разбудила бы кого. Что, как банкет вчера?

Джо промолчала. Какой тут банкет, когда к тебе только что привязался этот!

Сидели молча — Рысь до конца просыпался, дышал спокойно перед новым днем, а Джо отогревалась за компанию. С Рысью все-таки удивительно спокойно, когда он не орет. Как будто все можно решить. Будто все правильно.

— Ты нас дождался вчера?

— Да, ага, дождался.

— Мастер смешной такой.

— Сделала открытие!

Рысь еще не вставал, еще как будто был с ней, но уже