Кристальный матриархат - Александр Нерей

Эй, девчушки, бравы солдатушки!

Где же ваши ружья?

— Я живой! — громко кричит кто-то рядом со мной, и я открываю глаза.

Школьный класс. За окном стадион с зелёной травкой. Я за своей партой, но сижу почему-то один. Братья и сёстры тоже расселись поодиночке и о чём-то сосредоточенно думают, а на партах у нас разноцветные камушки, веточки, ягодки, склянки со всякой ерундой.

«Экзамен, что ли?» — пытаюсь сообразить, что же творится вокруг.

— Все готовы? — строго спрашивает учительница и поворачивается от окна к нам, ученикам, лицом.

«Мама?» — чуть ли не вскрикиваю, но никакого удивления не чувствую.

— Я живой… — снова слышится мне, но уже откуда-то издалека.

— Кто начнёт? — продолжает мама урок и не обращает внимания на вопли.

— По старшинству, — подсказывает одна из моих сестёр.

— Значит, Александр, — говорит мама, и я понимаю, что речь зашла обо мне.

— А что сразу я? Пусть Тазик первым отвечает, — недовольно бурчу со своего места.

— Хорошо, — соглашается мама, а потом заявляет: — Оба марш к доске! Сейчас одну оценку на двоих вам разделю. Чтобы ссориться неповадно было.

— Сволочь ты, Шкафик, — чуть ли не рычит на меня братец и встаёт из-за соседней парты.

Мы подходим к доске. Брат берёт с учительского стола пёстрый камешек, крепко сжимает его в кулаке и протягивает руку мне.

— Хватайся, — сердито цедит он сквозь зубы.

Я берусь рукой за его кулак, и мы начинаем, будто вырывать этот камень друг у друга. Причём, так стараемся, так дёргаем руками, так крепко их сжимаем, что, кажется, кулаки наши срослись в один кулачище с тем камнем внутри.

— Я живой, — в очередной раз доносится из коридора, и я с силой выдёргиваю руку из нашей с братом схватки.

Разжимаю кулак и вижу точно такой же камешек, как и у брата в руках. Опять ничему не удивляюсь, а мама продолжает играть роль строгой учительницы.

— Так у вас никто не выживет. Но ладно. По тройке вам поставлю, — говорит она и грустно вздыхает.

— Не нужна мне тройка, — возмущается Тазик. — Можно на дополнительный вопрос ответить?

— Веру изучил? — с надеждой спрашивает его мама.

— Которая с головастиком? — уточняет он и брезгливо морщится.

— Какая разница с кем или с чем? — возмущается мама-учительница.

— Тройки хватит, — бубнит под нос братец и идёт садиться на место.

Я остаюсь стоять у доски. Жду чего-то от мамы или от себя.

«Такого бреда в жизни не видел, — оцениваю происходящее и ухмыляюсь, а потом думаю о раздваивании камешка. — Где я такое видел? Но мама-учительница – это даже для морока чересчур».

— Домашнее задание выучил? — строго спрашивает меня мама.

— Выучил, — неуверенно лепечу ответ.

— Демонстрируй, — приказывает она и протягивает мне две стекляшки с водой, в одной из которых плавает тот самый головастик, напугавший Тазика.

Я беру стекляшки у мамы из рук, ставлю одну с головастиком на полочку рядом с классной доской, а вторую несу на свою парту. Сажусь за неё и начинаю издали гипнотизировать стекляшку с головастиком у доски.

Долго смотрю на воду, на заметавшегося головастика, но ничего не происходит.

«Что делаю? Воду взглядом кипячу? Вон как эта букашка задёргалась. Того гляди, выпрыгнет из склянки и покончит со своей никчемной жизнью», — успеваю подумать, как вдруг головастик и в самом деле замертво всплывает кверху пузом в своём хрустальном прудике.

— Я же вас учила, как это делается, — строго выговаривает мама всему классу, а особенно мне. — Не желать нужно, не хотеть, а верить. Верить, что это произойдёт. Сколько раз повторять можно? Без живой жизни вам не обойтись. А что с ней без Веры делать будете? Как обходиться? Ничего не умеете и не хотите уметь…

— Может я не буду обезьянок заводить. Разные языки им выдумывать, — обижаюсь я на маму.

Мама перестаёт сердиться, поворачивается к доске, и сама смотрит на всплывшего головастика. Тот сразу же вздрагивает и оживает, затем поворачивается животиком книзу и начинает подниматься из склянки, окружённый капелькой воды. Потом он успокаивается и вместе с каплей плывёт по воздуху в мою сторону.

Я снова не удивляюсь, а продолжаю наблюдать за букашкой. Полёт головастика заканчивается, и он вместе с каплей плюхается в стекляшку на моей парте.

Вздох восхищения прокатывается по классу.

— Языки можешь не придумывать. Когда у Татисия его обезьянки, как ты говоришь, подрастут и всяким фокусам научатся, вот тогда вы с ним снова ударите по рукам, как только что с камешком, — говорит мне мама.

— Как же он с ними общаться будет? — тут же ехидничает Тазик. — Они костёр разведут, жертву ему принесут, попросят чего-нибудь, а он им что под руку подвернётся, то и всучит?

Все братья и сёстры начинают возмущаться моему легкомыслию по отношению к обезьянкам, а я сижу, смотрю себе под ноги, и мне так стыдно, что хочется выбежать из класса.

— Успокойтесь! — прикрикивает на всех мама. — Научится он всему. Ещё вас уму-разуму учить будет. Не только в головастиков или в людей верить нужно, а в первую очередь в себя. С себя нужно начинать.

— Я живой и всё вижу! — не унимается голос за дверью.

— Иди уже. А то он скоро пополам от радости порвётся, — улыбается мама и выпроваживает меня из класса.

Я нехотя встаю из-за парты и ухожу из класса.

Когда оказываюсь в коридоре, мигом погружаюсь в кромешную тьму и дальше побираюсь наощупь.

«Кто здесь трепался, будто что-то видит? Сейчас этого шутника приласкаю, как только что головастика», — думаю я и снова слышу восторженные вопли Александра третьего.

— Санёк, мы живые. Живые! — кричит он мне в ухо и тормошит