Сергей Синякин - Операция прикрытия

Остальные держались вместе из одного только чувства стадности. Известно, что человеку трудно прожить одному, матрос Селькирк на необитаемом острове одичал и потерял человеческий облик, в неволе же обособленно выжить было вообще невозможно.

Соседями по нарам у Криницкого оказались с виду порядочные люди. На первый взгляд. Только Криницкий за восемь лет повидал многое, на взгляд человека не оценивал и язык напрасно не распускал. Жизнь сама покажет, кому можно доверять, а кого и стороной обходить стоит по причине его тайного родства с лагерным «кумом».

Слева от Криницкого на нарах расположился полный и щекастый белорус Юрий Чадович. Угрюмым своим видом он напрочь отрицал предположения психологов, что полные люди чаще худых склонны к добродушному юмору. Юрию было около тридцати пяти лет. Насколько Криницкий знал его историю, Чадович попал в лагерь по причине своего невоздержанного языка и чисто белорусской упрямости. Он и раньше допускал в разговорах с ненадежными знакомыми различные незрелые политические высказывания, а в сорок восьмом на первомайскую демонстрацию вышел с плакатом «Народ и партия едины!», добавляя для знакомых рифмованную строчку о том, что нашли друг друга две… ну, сами понимаете кто. Знакомые стихотворные таланты Чадовича не оценили, поэтому на этот раз испуганных сигналов в белорусскую «беспеку» оказалось больше обычной нормы, и немудреные, но полные задорного юмора строки профессионально оценили искусствоведы в погонах.

Справа от Кришщкого заселился сухонький пожилой мужчина с интеллигентной седенькой бородкой и лысиной, напоминающей тонзуру католического монаха. Звали его Львом Ивановичем Фроловым, был он на воле инженером-строителем, а потому посадили его за элементарное вредительство.

То ли в расчетах были допущены ошибки, то ли бедовые прорабы унесли со стройки слишком много цемента, заменив его ненадежным песком, только дом, за строительство которого отвечал Фролов, в один прекрасный день рухнул, так и не дождавшись первых своих посетителей. И слава Богу, что не дождался, в противном случае Лев Иванович исправительно-трудовым лагерем не отделался бы, ведь строил он Бузулуцкий райком партии в Царицынской области: заселись честные партийцы в построенный для них дом, пришили бы Льву Ивановичу не элементарное вредительство, а классический террористический акт.

Рядом со Львом Ивановичем расположил немудреные свои пожитки Сергей Павлович Гудымов — длинный, худой и седой, но со спортивной осанкой, которая делала его похожим на восклицательный знак. Лагерные условия делали свое дело — постепенно восклицательный знак превращался в вопросительный. Гудымов был из Ленинграда, который он иначе как Санкт-Петербургом не называл, заодно он и о царском времени отзывался хорошо, а главное — он действительно был виноват в том, что создал монархическую организацию, в которую, кроме него, входили тесть и Друг детства Гудымова. Дальше слов и мечтаний их деятельность не распространялась, разве что хранили они портреты государя-императора, за что тесть и друг детства получили по пять лет, а Гудымову как руководителю подпольной организации отмерили на полную катушку.

Наказание на него не повлияло. Даже в лагере Гудымов благоговейно вспоминал довоенные годы (имелось в виду время до Первой мировой), а потому Криницкий держался от земляка подальше, памятуя о том, что сидеть ему оставалось в отличие от Гудымова всего ничего, а слепить дело о монархической подпольной организации в лагере бедовые чекисты могли запросто.

Криницкий начал тут обживаться.

Однако долго ему приспосабливаться не пришлось, уже на четвертый день его вызвали в оперчасть. Чекист в подогнанном по фигуре обмундировании с погонами майора, в начищенных сапогах и пахнущий одеколоном «Шипр», выслушал доклад, молча кивнул Криницкому на стул и некоторое время листал тощее дело. Криницкий понял, что это его дело.

Чекист полистал дело, отложил его в сторону, бесцеремонно разглядывая Криницкого.

— Как я понял, некоторые навыки альпинизма вы имеете? — спросил майор.

Криницкий пожал плечами.

— Не слишком богатые, товарищ майор. Несколько восхождений на Серверном Кавказе, собирались ехать на Тянь-Шань.

— И что? — поднял брови майор.Криницкий вздохнул.

— Ребята, наверное, поехали на Тянь-Шань, — сказалон. — А меня повезли сюда.

— И, как водится, совершенно незаслуженно, — ухмыльнулся майор. — У вашего брата одна песня — всех сажают задело, одного меня, бедолагу, посадили ни за что.

Меня как раз посадили за дело, — вздохнул Криницкий. — Нельзя быть близким другом представителей госбезопасности. Когда они допускают ошибки, расхлебывают за эти ошибки все окружающие, а друзья — в первую очередь.

— Интересно. — Моложавый майор встал со своего места, неторопливо обошел стул, на котором сидел Криницкий, изучающе оглядывая его. — Значит, с вашей точки зрения госбезопасность занимается предосудительным делом. Я правильно понял?

— Товарищ майор, — как можно проникновенней сказал Криницкий и даже руки к груди прижал, чтобы убедительнее было. — Разве я могу судить обо всей деятельности наших славных органов? Я говорю об отдельных представителях, которые совершили в жизни непродуманные и предосудительные шаги.

— Этой… спелеологией не увлекались? — спросил «кум».

— Даже представления о таком действе не имею, — искренне сказал Криницкий.

— Это когда по пещерам лазают, — терпеливо объяснил «кум».

— Не было у меня никогда таких наклонностей, — вздохнул Криницкий.

Майор хмыкнул, вернулся за стул, еще раз задумчиво перелистал тощее дело, остановился на приговоре, внимательно перечитал его и сказал сидящему в углу сержанту, которого закрывала огромная и похожая на черную этажерку пишущая машинка:

— Этот подойдет. Занеси его в список на усиленное питание и сегодня же переведите его в спецбарак. — Повернувшись к Криницкому, сказал: — А ты помалкивай, будешь языком молоть, поедешь на дальнюю командировку.

На дальней командировке жили уголовники. Для выполнения норм лесозаготовок к ним посылали политических. Поскольку уголовники работать не желали, то политическим приходилось работать за себя и за того парня, пока уголовники целыми днями играли в стирки или слушали какой-нибудь роман, который рассказывал счастливчик из «политиков», имевший хорошее образование и подвешенный язык. От подобного образа жизни у уголовников был хороший аппетит, поэтому ели они за себя и за политических, а в результате дальнюю командировку приходилось постоянно пополнять — дистрофики долго не живут, особенно если их еще заставляют ежедневно лес рубить. Все это Криницкий уже знал, поэтому попасть на дальнюю командировку ему совсем не улыбалось.