Айзек Азимов - Роботы утренней зари

– Вашего отца.

– Землянин, я иногда могу назвать определенное лицо своим отцом, но больше никто не может. Пожалуйста, пользуйтесь полным именем.

– Доктор Хэн Фастальф. Ведь он же ваш отец?

– Вы пользуетесь биологическим термином. Во мне его гены, что на Земле рассматривается как отец – дочь. На Авроре это не имеет значения, кроме как в медицинском и генетическом отношениях. Во всех других случаях это родство вообще не упоминается в порядочном обществе Авроры. Я объясняю вам это, поскольку вы землянин.

– Если я оскорбил обычаи, то только по неведению, и прошу извинить меня. Могу я упомянуть имя вышеназванного джентльмена?

– Конечно.

– Итак, смерть Джандера Пэнела поставила доктора Хэна Фастальфа в несколько затруднительное положение, и я предполагаю, что вы захотите помочь ему.

– Вы предполагаете? Почему?

– Он ваш… Он взял вас к себе. Он заботился о вас. Вы были очень привязаны друг к другу. Он и сейчас питает к вам глубокое чувство.

– Это он вам сказал?

– Это было ясно из деталей нашего разговора – даже из того факта, что он заинтересовался солярианкой Глэдис Дельмар из-за ее сходства с вами.

– Он сказал это?

– Сказал, но если бы и не говорил, сходство бросается в глаза.

– Однако, землянин, я ничем не обязана доктору Фастальфу. Ваши предположения напрасны.

– Кроме любых личных чувств, которые вы имеете или не имеете, на карту поставлено будущее Галактики. Доктор Фастальф желает, чтобы люди исследовали и заселяли новые миры. Если политические последствия смерти Джандера поведут к заселению новых миров роботами, доктор Фастальф уверен, что это будет катастрофой для Авроры и для человечества. Вы, конечно, не захотите участвовать в такой катастрофе.

Василия равнодушно ответила:

– Конечно, нет, если бы я была согласна с доктором Фастальфом. Но я не согласна. Не вижу вреда в том, чтобы работу сделали человекоподобные роботы. Здесь, в Институте, я делаю для этого, что могу. Я глобалистка. Поскольку, доктор Фастальф гуманист, мы с ним политические враги.

Ее ответы были резкими и прямыми. За ними каждый раз следовало молчание, словно она с интересом ждала следующего вопроса. У Бейли было впечатление, что он любопытен ей, забавляет ее.

– Давно вы член этого Института?

– Со дня его основания.

– Много в нем членов?

– Я бы сказала – примерно треть аврорских роботехников члены Института, но лишь половина их в действительности живет и работает здесь.

– Другие члены Института разделяют вашу точку зрения на исследование других планет роботами? Все возражают против мнения доктора Фастальфа?

– Думаю, что большинство – глобалисты, но точно не знаю. Спросите их.

– Доктор Фастальф член Института?

– Нет.

– Не странно ли? Я бы считал, что уж кто-кто, а он должен быть членом.

– Так уж вышло, что мы не хотели. Вероятно, менее важно, что и он не хотел.

– Это еще более удивительно.

– Не думаю. – Затем, как бы подстегиваемая внутренним раздражением, побуждавшим ее сказать что-то еще, продолжала: – Он живет в городе Эос. Полагаю, вы знаете, что означает это название?

Бейли кивнул.

– Эос – древнегреческая богиня утренней зари, как Аврора – древнеримская.

– Точно. Доктор Фастальф живет на планете Утренней Зари, но сам в зарю не верит. Он не понимает нужного метода экспансии через Галактику, превращения Зари Космонитов в обширный Галактический День. Исследование Галактики роботами – единственный практический путь для выполнения этой задачи, а он не принимает его… и нас.

– Почему единственный метод? – медленно сказал Бейли. – Аврора и другие Внешние миры исследовались и заселялись людьми, а не роботами.

– Поправка: землянами. Напрасная и неэффективная процедура, и мы не позволим землянам стать следующими поселенцами. Мы стали космонитами, долгоживущими и здоровыми, и наши роботы бесконечно более разносторонние и гибкие, чем те, что были у первых поселенцев нашего мира. Теперь другое время, и сегодня только роботы могут вести исследования.

– Предположим, вы правы, а доктор Фастальф ошибается; но и в этом случае его точка зрения логична. Почему он и Институт не принимают друг друга? Только потому, что не согласны в одном этом пункте?

– Нет, несогласие – это, в общем-то, мелочь. Есть более основательный конфликт.

Бейли подождал, но она ничего не добавила к своему замечанию. Показать раздражение он счел небезопасным и поэтому спросил осторожно и спокойно:

– Что за более основательный конфликт?

Василия явно развеселилась. Линии ее лица как-то смягчились и на миг она стала еще более похожа на Глэдис.

– Вы не догадаетесь, пока я вам не объясню.

– Поэтому я и спрашиваю, доктор Василия.

– Так вот, землянин, я слышала, что земляне короткоживущие. Это верно?

Бейли пожал плечами.

– Некоторые доживают до ста лет по земному времени – примерно до ста тридцати по метрическому аврорскому.

– А сколько вам?

– Сорок пять земных, шестьдесят метрических.

– А мне шестьдесят шесть метрических, и я надеюсь прожить еще триста – если буду осторожна.

Бейли развел руками.

– Поздравляю вас.

– Тут есть свои невыгодные стороны.

– Сегодня утром я слышал, что за три или четыре столетия накапливается много, очень много потерь.

– Боюсь, что да. Но зато накапливается много, очень много получений. В итоге – баланс.

– Каковы же тогда невыгодные стороны?

– Вы, наверное, не ученый.

– Я – следователь, инспектор, полицейский, если хотите.

– Но вы знаете ученых своего мира.

– Встречал кое-кого, – осторожно ответил Бейли.

– Вы знаете как они работают? Мне говорили, что на Земле они кооперируются по необходимости. При их короткой жизни у них самое большее – полстолетия активной работы. Меньше семидесяти метрических. За это время мало что можно сделать.

– Некоторые наши ученые полностью выполняют свое дело в значительно меньший срок.

– Потому что они пользуются данными, найденными до них, а так же теми, что нашли их современники, другие ученые. Это так?

– Конечно. Все вносят вклад в общую науку, все, через пространство и время.

– Именно. Иначе не получится. Каждый ученый, зная, что не сможет выполнить все сам, вынужден кооперироваться. Таким образом достигается прогресс.

– А на Авроре и других Внешних мирах не так?

– Теоретически так, но практически нет. Давление в долгоживущем обществе слабее. Ученые отдают своим проблемам три – три с половиной столетия, и возникает мысль, что прогресс может быть достигнут за то же время одним работником. Появляется чувство интеллектуальной жадности – желание сделать что-то самому, иметь право на какую-то грань прогресса. Пусть лучше общее продвижение замедлится, лишь бы не отказаться от того, что человек считает своим. И в результате общее продвижение на Внешних мирах замедлилось до такой степени, что трудно обогнать работу, проделанную на Земле, несмотря на все наши преимущества.