Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]
— Но вот для нас…
— Что для нас? — пожевал губами Габриэлян. — Какая разница, как это называть — энергетическим паразитом, наездником или демоном? Какой-то материальный носитель все равно есть. Иначе бы им не нужны были все эти ритуалы с кровью. А раз он есть, по нему можно бить. Тем более, что благодать действительно на поток не поставишь. Кстати, о благодати, как вы думаете, сколько лет их аналитику?
— Если судить по скорости и энтузиазму, — сказал Кессель, — лет 16–18. Не старше.
— Но он притерт к команде. В отличие, между прочим, от снайпера. Тот сильно нервничал и явно не слышал разговора. Мне на него страшно было смотреть, — это Король.
— А подростка в боевую группу — даже связистом — возьмут только в одном случае… — этот сеанс синхронного плавания понравился бы Энею еще меньше. — Ну что ж, — заключил Габриэлян, — вот тебе и задел, Миша. Проверить дома вокруг «Лунного света» на предмет одиноких молодых людей.
— Студент. Университет или частный колледж.
— Именно — самая простая легенда. А может, и правда. Теперь. Если они действительно пойдут сегодня…
— «Лютик», — фыркнул Кессель, — кафе на границе промзоны. Работают 24 часа. Связь еще есть, шесть минут до любой точки. Они считают, что умеют варить турецкий кофе. А ты — обратно в управление?
— Да. — Габриэлян вернул ему кружку. — И Мишу я у тебя приберу. У меня, — улыбнулся он, — предчувствия нехорошие.
— «А это нас арестовывать идут», — щелкнул Король.
— Ну это, я думаю, зависит от того, как далеко у них все зашло. Так что ты, на всякий случай, выберись на резервную точку и полезай в систему. Потому что есть шанс, что вам придется вынимать еще и меня. Только не торопитесь. Пусть они засветятся как новогодняя елка.
— Все-таки перебор, — покачал головой Кессель.
— Нам нужен состав преступления. Любой, кроме настоящего. Если у нас их будет два, нам это определенно не повредит. Но я думаю, — фыркнул Габриэлян, — что Ильинский все-таки не настолько перепуган. Значит, скорее всего, Миша, тебе предстоит наблюдать сеанс жесткой вербовки. Так что просто полезай в их систему слежения и веди меня. И всех богов ради, ничего им не налаживай. Ладно, снайпер снялся — и нам пора.
* * *Костя ждал возле старого товарного вагона, где он прятался, пропуская Кесселя и Габриэляна. Расходиться по одному, скрываясь, смысла уже не было.
— У меня чувство этого… как его… дежа вю, — сказал он.
— Генерал Власов, — пробормотал Эней. — Фашистський перевертень.
— Чорт у синих галифе, — поддержал Костя. — Что делаем?
По скорости Энея и по тому, как развернуты были его плечи, любой мог сказать, что командир сейчас аж плавится от злости.
— Делаем что они сказали, Кен. Других вариантов у нас, похоже, негусто.
— И влетаем в ловушку все — включая Цезаря и его ребят? Или кого ты там возьмешь?
Эней остановился, да так резко, что Костя налетел на него.
— Да ты что, Кен? Ты что, не понял еще? Мы уже под сачком. Машенька под сачком. Его взяли бы еще вчера, если бы захотели. И Батю, и Цезаря. Не нужно никаких ловушек. Не нужно мудрить. Все, состав налицо, выгребай всех и в подвал. Хуже не будет, Костя. Хуже и быть не может.
Костя кивнул.
Игорь посмотрел на Энея.
— Ты веришь в такие совпадения?
— Нет, — ни секунды не думая, ответил Эней. — В то, что это совпадение — нет. Случилось то, что должно было случиться и ничего другого случиться не могло. А вот что они это все устроили, тоже не верю.
Они дошли до одного из складских двориков, где в минивэне ждал Антон.
— Снайпер ушел, — сказал он. Эней кивнул. Повторять разговор для парня было не нужно.
— Батя нашел базу, — продолжал юноша. — Эвакуация заканчивается, остались двое.
— Хорошо. Цезаря туда сразу. И — сброс. Сейчас — только блок «М». Все остальное — потом. Антон — это и к тебе относится. Но — потом.
Эней остановился.
— На всякий случай, сбрось запись и все, что накопал, литере А. По резервному каналу.
Антон занялся планшеткой, Костя сел за руль, Эней откинулся на спинку сиденья и ощутил на себе пристальный взгляд Цумэ.
— А зачем ты им сказал, что я данпил?
— Затем, что у них в группе тоже данпил. У нас мало данных по данпилам. Может, поделятся. Ди будет рад.
Батя сказал — эти, из центра, круты неимоверно и свое дело знают на ять. «Слушаться как меня», — накручивал он личный состав. — «Нет, сильнее, чем меня. Потому что я Батя. А это все-таки Адам».
Насколько понимал Цезарь, Адам был фикцией — под его именем работал целый комитет, и кличка Адам, которую носил среднего роста и средних лет мужчина, означала лишь его чрезвычайные полномочия.
Внешность у него была совершенно заурядная — если бы Цезаря схватили завтра и принялись допрашивать, словесный портрет больше навредил бы СБшникам. Ну, где-то метр восемьдесят. Ну, где-то за тридцать. Блондин — мышиного какого-то оттенка. Лицо… да никакое. Два глаза, нос и губы, и все это трудно охарактеризовать, потому что ничего характерного нет. Цвет глаз Цезарь не разглядел. А потом Адам и вовсе надел на голову ветрозащитную маску — и все, запомните меня таким.
Второй был позаметнее — длинный, тощий и, судя по веснушкам на руках, рыжий. Лицо тоже закрыто ветрозащитной маской — глаза и губы, и все.
Третий маски не носил, но разукрасил лицо гримом, которым пользуются десантники — причем грамотно так разукрасил, высветлив те места, которые обычно бывают в тени и зачернив лоб, нос, подбородок. Этот третий всех удивил. Когда закончилось обсуждение операции и распределение обязанностей, когда все получили «ракушки» связи и оружие — или то, что заменяло ребятам оружие — третий из центра поднялся и сказал:
— До начала операции у нас есть двадцать минут. Я — православный священник и я сейчас отслужу Евхаристическую Литургию. Если среди вас есть крещеные, которые хотели бы принять Причастие — они должны исповедоваться, и очень быстро. Крещение в Церкви Воскрешения не в счет.
— А зачем это? — спросил кто-то.
— Объяснять нет времени. Я начинаю служить, вы сохраняйте тишину.
Он убрался в фургон и через какое-то время вышел оттуда, набросив на плечи какую-то вышитую накидку. С ним вышел паренек — тоже в маске, с подносом в руках. На подносе лежал пресный лавашик на позолоченном блюдечке и стояла чаша с какой-то жидкостью.
В службе участвовали только четверо из центра, остальные ребята просто смотрели — но впечатление она произвела сильное. Не было песен, не было никаких красивостей в духе воскрешенцев — священник и паства просто обменивались репликами, которые, как видно, затвердили наизусть. Ничего, казалось бы — рутина, Цезарь нашел ее даже полезной для успокоения нервов перед боем и смотрел с любопытством, не более того — и тут вдруг священник прочитал слова, которые пришлись как резинкой по лбу: