Андрей Валентинов - Тирмен

Увидев гривенник – еще советский, с гербом – старушонка очень обрадовалась.

– Да-а-ай бабушке…

И зачем ей гривенник? Что за него купишь?

Ухватив монету артритной клешней, нищенка с неожиданной ловкостью подбросила добычу в воздух и поймала на лету. Солнце пулей ударило в кругляш, серебряный, будто свежевыкрашенный зрачок пролетарского писателя Горького. От острого блеска на глаза навернулись слезы. Даньке даже показалось, что бросала старуха одну монету, а ловила совсем другую: не с гербом и колосьями на «орле», а с какими-то незнакомыми буквами или цифрами. Он проморгался и сразу забыл о старухе, бормочущей о счастье, которое ждет доброго мальчика буквально за поворотом.

Вместо счастья за поворотом Даньку ожидал Жирный с кодлой.

Раз-два-три-четыре-пять… Четверо лоботрясов и вожак, скотина толстенная и злопамятная. Сердце упало в пятки, словно пуля солнца подбила его вместо гривенника, и там, в пятках, вокруг сердца сомкнулись пальцы старухи: жадные и цепкие.

Нос зачесался со страшной силой.

– Пожалел бабушку… дай тебе здоровья и удачи, внучек…

Кто должен был дать внучеку удачи, осталось тайной. Но не подвел, дал, и щедрой рукой. Сообразив наконец, что Жирный отнюдь не стережет строптивого должника, а тусуется в парке без определенной цели, коротая воскресенье, – может, тоже в кино собрался! – Данька метнулся в сторону, под прикрытие матерого каштана.

Бежать обратно?

Заметят. И догонят.

От каштана он переместился ко входу в парковый тир. К счастью, между ним и Жирным маячил Адмирал Канарис – городской сумасшедший, дылда в мундире с дюжиной разномастных орденов. Псих важно топтался у павильона «Соки-воды», рассказывая фонарному столбу о танковом прорыве Гудериана под Ромнами и позорном отступлении в Конотоп. Отсюда деваться уже было некуда, и Данька вошел в тир.

Дескать, посмотреть, как стреляют.

У стойки палил почем зря очкастый дяденька, поддатый и развеселый. Рядом с локтем дяденьки тускло сверкала горка пулек. С шутками-прибаутками очкастый ломал «воздушку» пополам, вкладывал пульку, долго целился, спускал курок и хохотал над очередным промахом. Вот уж у кого настроение было: зашибись. И с деньгами все в порядке.

И с долгами.

Данька пристроился рядом, делая вид, что увлечен стрельбой.

– О! Вольный стрелок! – заметил его дяденька, густо дохнув перегаром. – Замочим карусельку? На пару, а?

Данька пожал плечами: и замочил бы, да финансы поют романсы, как говорит дядя Лева. Вы стреляйте, я так полюбуюсь.

Пока Жирный не слиняет.

Слева от стойки, в крошечной каморке, скучал тирщик: жилистый дед в парусиновом костюме и кепке-«аэродроме» на стриженной седым «ежиком» голове. В руке дед держал кулек с семечками. Шелуху тирщик сплевывал в картонную коробку, притулившуюся у дверного косяка, и делал это, скажем прямо, с исключительной меткостью.

Снайпер.

Дяденька успел сделать еще с десяток выстрелов, когда снаружи раздался капризный женский голос:

– Сева! Ну Сева же! Сколько тебя ждать?

– Я сейчас, Нюрок! – откликнулся Сева, хищно целясь в вожделенную карусельку. – Вот шлепну вертухая, и двинем…

– Кого ты шлепнешь?! Сеанс через десять минут! Севка, я обижусь!

– Нюрок!

– Я сто лет Нюрок! Севка, я ухожу…

Дяденька отложил винтовку и подмигнул Даньке, сдвинув очки на кончик носа.

– Никогда не женись, стрелок. Понял?

Было в его интонациях что-то от Кощея. Сейчас возьмет и добавит, что жениться «не по-пацански». Вместо этого дяденька ухватил Даньку за ухо, несильно дернул и через плечо сообщил тирщику:

– Там еще три пульки. Пусть достреляет…

Тирщик меланхолично кивнул, с хрустом лузгая семечки. Данька подумал, что если бы на кепке деда стояли самолетики, как на настоящем аэродроме, они бы все покатились на пол и расшиблись вдребезги. Получилась бы катастрофа. Примерно такая же, как если бы Данька вышел из тира в лапы к Жирному.

Спасибо очкастому, выручил. Купил добрый мальчик удачи на гривенник.

Зарядив винтовку, он прицелился в карусельку, которую безуспешно пытался замочить очкастый благодетель. Следовало тянуть время. Если до начала сеанса десять минут, если Жирный собрался в кино… Слишком много «если». Но выбирать не приходилось.

Сбоку от карусели торчал белый кружок, куда следовало влепить пулю, и тогда три слона с конем завертятся в награду меткому герою. Небось и музыка сыграет. «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, прокатись на нашей карусели…»

Как в мультике.

Данька целился и целился, чувствуя на себе безразличный взгляд тирщика, а потом заинтересованный взгляд тирщика, а потом внимательный взгляд тирщика, и наконец такой взгляд тирщика, каким, наверное, смотрят с крыши поверх длинного-длинного ствола, раздумывая: уложить вон того пешехода на асфальт или пусть еще погуляет…

Глаза начали слезиться. Как от блеска летящего гривенника. Да нет, здесь действительно что-то блестит. Ага, вот.

Под каруселью располагалась маленькая круглая мишень, похожая на монетку.

Монетка, и все: ни «кузнецов», ни «мельницы», ни «паровозика».

Прищурясь, Данька с трудом разглядел на монетке-мишени четыре грубо отчеканенные буквы. Или цифры. Или просто узор, составленный из крендельков и завитушек.

Он опустил дуло винтовки, совмещая чудной «гривенник», мушку и прорезь прицела. Стрелять он не собирался. Он собирался тянуть резину. Трех пулек хватит минут на семь-восемь. А там видно будет. Если Жирный не уйдет, попробуем слинять за тир и незаметно удрать к аттракционам. Народу много, можно затеряться и уехать на трамвае домой.

Отец в детстве перед «чертовым колесом» разок-другой водил его в этот тир. Хвастался, что в школе занимался стрельбой, учил: целиться надо в центр, или «под яблочко»… обещал научить стрелять лучше Бельмондо, но вскоре забыл, закрутился, побежал в мильонщики…

Снаружи, на аллее, громко хлопнул проколотый воздушный шарик.

И Данька выстрелил.

Мишенька с буквами подскочила вверх на полметра. Перестав блестеть и превратившись в черную дырку, которая все засасывает и ничего не возвращает – про такую рассказывала физичка Анна Ванна – она беззвучно чмокнула. Этот странный чмок отдался у Даньки в животе легким спазмом. Словно его только что попробовали на вкус и сочли удовлетворительным.

Внизу, под «Бабой-ягой» с метелкой и ступой, из стены высунулась трехпалая лапка, похожая на куриную или на руку давешней нищенки. Монетка упала в центр лапки, суставчатые пальцы быстро сомкнулись и утащили добычу в стену.

– Да-а-ай тебе, внуче-ек…

Нет, почудилось. Вместо дурацкого пожелания заиграла музыка: тягучая, нервная. Арабская, должно быть. Или китайская. Во всяком случае, Данька никогда раньше не слышал похожей музыки.