Брайан Олдисс - Сад времени

— Да, папа.

При некоторых обстоятельствах просто невозможно говорить разумно.

Джимми Буш выбрался из кресла, и отец с сыном обменялись крепким рукопожатием. Буш-старший был примерно одного сложения со своим отпрыском. Правда, с годами он приобрел привычку как-то виновато сутулиться, и нечто застенчивое и нерешительное появилось в его улыбке. Джеймс Буш не относился к числу много воображающих о себе личностей.

— Я уж начал побаиваться, что ты никогда не вернешься. Такое событие надо отметить. Тут у меня есть чуть-чуть одного замечательного пойла. Шотландское — гибель для дантиста!

Он стукнул дверью белого шкафа, отодвинул стерилизатор и пузырьки и извлек початую бутылку.

— Прикинь-ка, сколько это теперь стоит, знаешь? Пятьдесят фунтов шестьдесят центов. И ведь всего-то пол-литра! Цены ползут и ползут. Они ползут вверх, а мы скользим вниз. Ох, и чем же все это кончится, ума не приложу. Как там:

Счастье для всех великих поэтов, что они не увидели нынешних дней!

Буш успел уже отвыкнуть от привычки отца вставлять излюбленные поэтические цитаты кстати и не к месту.

— Я только сейчас вернулся, папа, и сразу к вам. Даже отчета в Институт еще не посылал… А мама дома?

Отец смешался, а затем суетливо занялся стаканами.

— Твоя мать умерла, Тед. В прошлом году, десятого июня. Она до этого болела несколько месяцев. Она часто вспоминала о тебе, правда. Мы все очень жалели, что тебя нет с нами, но что мы могли поделать?..

— Да ничего… Конечно, ничего. Мне… мне очень жаль. Я никогда… Что-то серьезное? — Буш понял, какую несет чушь, и поправился: — То есть, от чего же она…

— Обычное дело. — Джеймс Буш произнес это так, как будто его жена имела привычку частенько умирать; он по-прежнему был поглощен своими стаканами. — Бедняжка умерла от рака. Но, благодарение Господу, больные раком кишечника не испытывают больших страданий… Ну — все равно, давай выпьем за здоровье!

Пораженный и подавленный, Буш не мог подобрать правильного ответа. Мать никогда не была счастливой женщиной, но воспоминания о редких часах ее счастья вдруг нахлынули, затопили все вокруг, и это было мучительно. Он разом опрокинул стакан.

— Мне… мне нужно время, чтобы уложить все это в голове. До сих пор как-то не верится. — Буш произнес это ровно и спокойно, не давая прорваться истинным чувствам.

Он поставил стакан на столик и вышел вслед за отцом через маленькую оранжерею в сад. Его старая мастерская помещалась тут же, во флигеле; он быстро устремился туда и запер за собою дверь.

Она умерла… Нет, не так, так нельзя… Она не могла уйти, оставив между ними столько всего невыясненного и недорешенного! Господи, если бы он только вовремя вернулся… Но с ней было все в порядке, когда он уезжал. Нет, он никогда и представить не мог, что его мать может умереть! К чему все эти треклятые законы природы, если…

Он до боли сжал кулак — это часто помогало ему удерживать эмоции внутри себя, как в крепком сосуде. Его бесцельно блуждавший взгляд упал на стену: Гойя, «Сатурн, пожирающий своих детей». Боже, какая гадость. Рядом — Тёрнер, «Дождь, пар и скорость»: растворение — оно же разложение — тоже лучше и не смотреть. Одна из электрических скульптур тосковала на полке, покрываясь десятым слоем пыли, поломанная, давно позабытая. Собственные потуги Буша к самовыражению выглядели еще плачевнее: законченные и незаконченные холсты, наброски, зарисовки, проволочные каркасы, группажи — из последних. Болото, застой, безысходность.

Буш вдруг бросился на гору этого хлама, яростно колотя кулаками, ломая и увеча; он не слышал собственных хриплых выкриков и сдавленных рыданий. Затем все поплыло куда-то и рассыпалось на мириады кусочков.

Придя в сознание, он обнаружил, что полулежит в зубоврачебном кресле. Отец сидел рядом, рассеянно потягивая виски.

— Как я сюда попал?

— …Ну, как ты, в порядке?

— Скажи, как я сюда попал?

— Ты все бродил, бродил, потом, кажется, вышел… Надеюсь, виски тут ни при чем.

Буш не стал отвечать на эту болтовню похожей. Отец никогда его не понимал. Но в конце концов ему пришлось-таки собраться с мыслями.

— Как же ты теперь живешь, отец? Я хотел спросить, кто помогает тебе по хозяйству?

— Миссис Эннивэйл, соседка. Она — прелесть.

— Что-то не припомню ее.

— А она въехала только в прошлом году. Вдова — ее мужа убили в революцию.

— Постой-постой. Что еще за революция такая?

Отец подавленно перевел взгляд назад, посмотрев через окно на заброшенный сад, голый и безрадостный, на который изливались лучи холодного апрельского солнца. Не приметив нигде соглядатаев, отец несмело начал:

— Страна катастрофически разорилась. Все эти ваши Странствия Духа — ни с чем не соизмеримые расходы. Соломонова сокровищница, а доходов с них — никаких. Число безработных давно уже переросло миллион. Армия перешла на сторону недовольных, и вместе они задали хорошенькую трепку правительству и вышвырнули его вон. Ох, что тут творилось полгода назад — просто Содом и Гоморра. Твое счастье, что ты был в это время там, а не здесь.

Бушу припомнилось «Амниотическое Яйцо», процветавшее как никогда.

— Но ведь новое правительство не запретило Странствия?

— Куда ему! Теперь все прочно сидят на этой удочке, словно червячки на крючке. Ведь это — как виски или травка — входит в привычку и берет людей за глотку. Ну да тебе ли это объяснять… Теперь у власти стоят военные, но, говорят, на деле всем заправляет Уинлоков Институт. Говорят-то говорят, а мне-то что с того? Пришли тут один раз такие крутые типы, хватили кулаком по столу — и выложили приказ: ступай в казармы ковыряться в гнилушках этих громил в хаки. Ну я им в ответ: если вашим солдатам надо — пусть сами ко мне придут, их ноги исправно носят; а мне, говорю, уж восьмой десяток и потому начихать на вашу карманную артиллерию. Больше они сюда носу не казали.

— А что случилось с вишнями у дороги?

— Это все прошлая зима. Холод ударил жуткий. Данте и тот своих грешников так не морозил в аду. Вот и пришлось пустить деревья на дрова — а что мне еще оставалось? Миссис Эннивэйл жила тут со мной, а у нее совсем нечем было топить. Из чистого альтруизма и сострадания — ты ничего такого не подумай, Тед. В моем возрасте бутылка заменяет и секс, и многое другое. К тому же я дорожу памятью твоей матери, правда.

— Да, тебе ее явно недостает.

— Ну… Мы не замечаем многих вещей, пока они не станут частью далекого прошлого, и совершаем много поступков, только потом осмысливая свои действия. Твоя мать, что ни говори, умела меня пребольно пинать. Ты просто многого не знаешь, сынок!