Владимир Лещенко - Тьма внешняя

Через мгновение на стены обрушился настоящий ливень смерти. И лучники, прятавшиеся до времени среди толпы, оказались на удивление меткими. Стрелы и арбалетные болты влетали во множестве в бойницы, почти не давая возможности вести ответную стрельбу. Вскоре почти половина защитников, среди которой оказались и все командиры, были убиты и ранены. Но этого причетник уже не видел, поскольку был среди тех, кто унес прочь смертельно раненого юношу и все оставшееся время провел вместе с замковым кюре, который пытался утешить как мог, графиню и ее дочерей, рыдавших возле метавшегося в агонии тела их сына и брата. Поэтому сам он не видел того, что произошло потом, и узнал об этом только из разговоров мятежников. А случилось вот что. Пока оставшиеся без командиров солдаты почти все собрались на западной стене, часть нападавших скрытно подобралась с другой стороны, быстро навела через ров наплавной мост из принесенных с собой бочек, бревен и досок, после чего были закинуты на стену веревки с крючьями. Должно быть, часовые выставленные с той стороны, были перебиты стрелами или случилось еще что – нибудь, но это осталось Пьеру неведомо. Взобравшись наверх, нападавшие легко преодолели второй пояс стен и после краткой яростной схватки, в которой пали почти все защитники, открыли ворота и опустили мост. Ревущая толпа оборванцев ворвалась в замок. Никаких подробностей этого боя причетник так же сообщить не мог – увидя бунтовщиков во дворе замка, он, совершенно потеряв голову от ужаса, принялся метаться, как заяц, по залам и коридорам, среди такой же напуганной, ничего не понимающей челяди.

Комендант невольно потряс головой. Странное, назойливое ощущение того, что все происходящее сейчас уже было с ним когда-то, путало мысли и мешало вникнуть в суть того, что говорил Пьер Кене.

Нервная речь причетника словно уплывала куда-то, отдалялась, как будто он говорил о чем-то незначительном и не имеющем касательства к нему.

Сделав усилие, он заставил себя вновь сосредоточиться на рассказе Кене.

Его, вместе с мажордомом и еще несколькими старшими слугами, схватили, вытащили во двор, немилосердно колотя и, скрутив, швырнули на землю. После этого о них на какое-то время забыли. По всему двору валялись раздетые изрубленные тела защитников, и собаки слизывали текущую из ран кровь. Здесь же, у галереи, под охраной мужиков с вилами сгрудилось полтора десятка связанных как куры, израненных пленных.

Тем временем, мятежники учинили во взятом замке какой-то безумный шабаш. Они резали гобелены и ковры, сдирали со стен драгоценные занавеси и кусками их обматывали грязные босые ноги. Они крушили и ломали резную мебель, били стеклянную посуду, дубинами разнесли в пыль витражи, привезенные из Венеции – предмет гордости хозяев. Многие справляли нужду прямо на инкрустированный деревянный пол. Казалось, бунтовщики стремятся даже не грабить, а разрушать. Во дворе возникла драка из-за золотой и серебряной утвари замковой часовни – ее рубили на мелкие куски топорами.

Отец Жорж, по ходу рассказа становившийся белее и белее, истово перекрестился.

От мужчин не отставали и женщины. Целая толпа галдящих баб окружила выкинутые на радость им из окон сундуки, где хранились дорогие платья, и казалось, вилланки вот-вот вцепятся друг другу в волосы, не в силах поделить господские тряпки.

Мимо него проволокли кричавших и плачущих хозяйку замка и ее дочерей. За ними тащили жестоко избитых, почти голых графа – он уже еле дышал, вместе с младшими сыновьями. «Пусть посмотрят!» – гоготали мужики. А какая-то женщина вцепилась графу в окровавленную бороду с воплем: «Будет тебе, ублюдок, право первой ночи!».

Отовсюду слышались вопли насилуемой прислуги, пьяные выкрики и песни: новые хозяева Сен-Жерар принялись опустошать его обширные винные погреба. Вновь вспыхнула драка, на этот раз за лошадей и коров, стоявших в хлевах Сен – Жерар, но дюжина крепких мужчин с тяжелыми палицами быстро восстановила порядок, проломив кому-то череп. С донжона сбросили кюре и нескольких приставов; потом подняли на вилы управляющего (в тот момент Пьер Кене решил, что пришел и его смертный час). Но самое страшное ожидало его впереди.

– Клянусь вам, клянусь, – жалобно бормотал причетник. Я…я не смогу про это рассказать как должно… Это надо было слышать и видеть…

Гомон сборища вдруг затих, как по мановению руки чародея, и в наступившей тишине послышался стук копыт. Во двор Сен-Жерар де Энни въехала на белоснежной лошади молодая, необыкновенно красивая женщина, одетая в длинное белое платье. Голова ее была непокрыта, и распущенные волосы цвета темного золота ниспадали на плечи.

Все кто был во дворе, опустились разом на колени, протянув к ней руки… Слушая сбивчивый, местами невнятный рассказ причетника, комендант лихорадочно пытался понять: в чем же дело, что его так мучает? Откуда это чувство, что он не понял, упустил нечто важное?

Конечно, все сейчас услышанное было само по себе странно и невероятно. Но все же не настолько, чтобы смутить его, повидавшего и не такое. И, главное, почему ему все время кажется, что подобное уже было с ним когда-то? Предчувствие надвигающейся катастрофы на миг стало почти непереносимым, и он еле сдержался от крепкого словца, которым привык успокаивать нервы.

Глядя на окаменевшие лица коменданта и служителя церкви, де Камдье подумал о том, что всего два часа назад, первый раз выслушав излияния трясущегося от страха коротышки, уже был близок к тому, чтобы принять того за умалишенного. Но когда он уже почти в этом уверился, прибежал один из охранявших городские ворота стражников, сообщивший, что к воротам прискакал человек из замка Буи, твердящий, что сегодняшней ночью он взят взбунтовавшимися крепостными, ведомыми какой-то женщиной, а все его обитатели перебиты. Из его плеча торчал обломок стрелы, красноречиво подтверждавший истинность его слов, а значит, и рассказа Пьера Кене.

– Они приветствовали ее как – простите, святой отец – как посланницу самого господа Бога, они рыдали… Лица у них были… А когда она начала говорить… Они… как будто сама Дева Мария… – всхлипнул причетник, не в силах больше вымолвить ни слова: его горло перекрыл тяжелый комок, зубы отстукивали барабанную дробь. В это мгновение он вспоминал ее голос, голос от которого замирало сердце и холодела душа, голос необыкновенно красивый, свободно льющийся, чистый и высокий. Голос, в котором звучали все соблазны ада… или рая? Голос, наполненный неимоверной, непредставимой силой… Состояние его в эту минуту неведомым образом передалось слушателям. Ни один из них, кстати, ни разу за время рассказа не перебил говорившего.